№14 2011


Содержание


Елена Скульская (Эстония). Короче, чем жизнь.Из книги об отце.
Феликс Чечик (Израиль). Документальное кино. Стихи.
Борис Хазанов (Германия). Универсальная грамматика. Рассказ.
Евгений Орлов (Латвия). Двенадцать винных ягод. Стихи.
Петр Ильинский (США). Обратный путь. Рассказ.
Рафаэль Шустерович (Израиль). Посвящения. Стихи.

Петербургские мосты
Ольга Пуссинен (Финляндия). «Полукровки, метисы...» Стихи.
Сергей Пичугин. (Латвия). Поэт. Стихи.
Ольга Гришина (Бельгия). «Туман поднимается – темный…». Стихи.

Семен Крайтман (Израиль). «дорога из Тиберии назад…». Стихи.

Балтийские строфы
Руслан Соколов (Даугавпилс). «Осенью…». Стихи.
Павел Васкан (Рига). «Что сказать…». Стихи.
Евгения Ошуркова (Рига). Vert. Стихи. Сергей Смирнов (Вильнюс). Ворон. Стихи. Владимир Трофимов (Клайпеда). Дождь в порту.Стихи.
Светлана Лаптева (Висагинас). Молитва. Стихи. Николай Гуданец (Рига). Песнь благодарности. Стихи.

Финская тетрадь
Алексей Ланцов (Сало). «Мой сосед, Тоссавайнен…».Стихи. Татьяна Перцева (Хельсинки). Padla internacionalis. Рассказ. Елена Лапина-Балк (Хельсинки). Клоунада. Рассказ.

Анна Людвиг (Германия). Сорок восемь шагов. Стихи. Аркадий Маргулис (Израиль). Испанский гранд. Рассказ. Михаил Блехман (Канада). Грог. Рассказ.

Молодые голоса
Таисия Ковригина (Литва). Утренние гимны.Стихи.
Кристина Маиловская (Финляндия). «Я – такая-сякая!..» Стихи.

Константин Вогак (Франция). Опять мне Отчизна снитсяСтихи.
(публикация Р.Б. Евдокимова-Вогака)

Леонид Рябков (Молдова). Два желания.Рассказ. Инна Иохвидович (Германия). Быть счастливой.Рассказ. Семен Каминский (США). Мест нет.Рассказ.

Американский дивертисмент
Игорь Джерри Курас (Бостон). Дорогой галстук. Рассказ. Виктор Бердник (Лос-Анджелес). Инфернальница.Рассказ. Борис Юдин (Нью-Йорк). Подарочек. Дела семейные.Рассказы.
Людмила Агеева (Германия). Юбилейный лытдыбр.Рассказ. Ирина Шиповская (Германия). Дрезденская вигилия.Эссе.

SnowFalling

Инна ИОХВИДОВИЧ

БЫТЬ СЧАСТЛИВОЙ

Улеглась она за полночь, чтобы поменьше времени провести в дрёме или бессоннице. Привычно, при укладывании своего небольшого исхудавшего тела в постель, закружилась голова. Она прикрыла веки, чтобы головокружение прошло побыстрей. Наконец, полегчало, и можно было открыть глаза в темноту. В ногах, где обычно пристраивался Бонька, было непривычно прохладно, и Роза Наумовна ощутила слезный прилив.

– Не сметь, не расклеиваться, всё равно ничего не поделаешь и ничем не поможешь ему, моему малышу, – рационально объясняла-утешала она себя, слёзы же помимо воли заливали щёки...

И всё ей припоминалось, что когда собиралась покидать родину, то как пришлось оформлять множество документов и на беспородного, на дворняжку Боньку, и как прожили они здесь вместе, в маленькой социальной квартире в южногерманском Фрайбурге последние одинокие свои годы. Как выгуливала она его, так и не привыкшего к поводку, и тихо , чтобы не услыхали другие собачники уговаривала своего любимца: «Ну, Боничка, подожди немного, вот сейчас придём домой и там я сниму с тебя поводок». И он, внимая, повиновался ей, и безропотно шёл. И тот дикий случай, когда Бонька поднял лапку у газона, а какая-то пожилая немка что-то, не понимаемое ею, Розой Наумовной, истерически кричала и показывала на железный щит, на котором была нарисована испражняющаяся собака, перечёркнутая диагональной чертой. Старуха кричала и вослед им, что-то про русских варваров...

Роза Наумовна шла с виновато опущенной головой, и Бонька тоже будто бы чувствовал себя опозоренным. И побрели они прочь, а если бы у обоих были силы, то и побежали б что есть мочи...

Острое чувство вины перед собакой снова, как и тогда, когда впервые она не смогла его вывести сама, охватило её. «Всё это треклятое позиционное головокружение, – плакала она, – в придачу с вестибулярным невритом».

Как однако были недовольны сын с невесткой и внуками, все жившие неподалёку, что им приходилось выгуливать Боньку. Если б ещё пёс был хоть какой-нибудь да породы, упрекали внук с внучкой, а то ведь неудобно им водить на поводке неказистую дворняжку. К тому ж, всем им было некогда, и оттого перед ними Роза Наумовна испытывала смущение за свою хворь.

Хорошо, хоть стала служба по медицинскому уходу приходить к ней, и она за какие-то, подчас и небольшие деньги, упрашивала кого-нибудь из приходивших к ней вывести несчастную собаку, не выгулять даже, а просто, чтобы та смогла облегчиться... Сама Роза Наумовна и с палочкой ходить уже не могла, она только лишь толкала впереди себя тележку, за которую же сама и держалась.

Но вот неделю назад, перед ночью приключилась с Бонькой беда, самая настоящая беда. Он не лёг, как всегда, в ноги своей старой хозяйке, а начал визжа крутиться вокруг собственной оси... Перепуганная Роза Наумовна позвонила сыну. И тот, хоть и был недоволен, но приехал. Забрал задыхавшегося Боньку к ветеринару. Плачущей матери заметил: « Успокойся, ветеринария у немцев на высоте, так что не волнуйся!» Розе Наумовне очень бы хотелось поверить в сыновы слова, да почему-то не верилось.

Через час позвонил сын и объяснил, что он оставил собаку у ветеринара, тот положил его под капельницу, в барокамеру. И снова начал попрекать её тем, что предупреждал о том, чтоб не брала с собой в эмиграцию эту дворнягу, и кто знает, во что ещё обойдётся ему лечение этой псины. Он и не думал скрывать от матери своего недовольства... Плачущая Роза Наумовна попыталась заверить , что она всё ему оплатит из своего пособия по старости, да не тут-то было. Сын даже не захотел выслушать её, он просто положил телефонную трубку и в ухо Розе Наумовне понеслись частые отбойные гудки.

На следующее утро оказалось, что пёсику лучше не стало. И на предложение усыпить животное сын дал своё согласие. «Пойми ты, – сочувствовал он матери, – Бонька твой был уже не жилец. Врач мне объяснил, что у него от старости стал непригодным вестибулярный аппарат. А животные, потерявшие чувство равновесия не могут жить. Поэтому усыпление было вызвано жизненной необходимостью».

Роза Наумовна молча только кивала головою, она не могла говорить, боясь расплакаться и тем вызвать неудовольствие сына. А думалось ей в те минуты только одно, ведь и у неё, наверное, тоже из-за возраста были неполадки вестибулярного аппарата, и оттого всё вокруг вращалось и вращалось, тошнило, и хотелось рвать, а часто она и рвала. А хотелось ей одного: чтобы и её, как и её животное, тоже усыпили, и ничего б тогда не знала и ни от чего б не мучилась. Но говорить про это она не решилась.

Нынче, днями, после Бонькиного ухода, после бессонных ночей Розе Наумовне дремалось, особенно после напряжения, после еды, которая вдруг превратилась в тяжёлую работу! А сама еда-то была вроде «детского питания», пюрированная, в основном. Больше всего полюбила она завтраки овсяной кашей. Мелко смолотую овсяную крупу не приходилось даже варить, она просто заливалась кипятком, и через пять-семь минут её уже можно было есть. Она долго держала во рту эту кашицу, как гурман, наслаждаясь её вкусом.

– Знаешь, Олечка, – как-то сказала она внучке, случайно забежавшей к ней, – если бы мне когда-нибудь сказали, что я предпочту овсянку какому-нибудь деликатесу или салату «оливье», например, я б не поверила. А вот поди ж ты!

Юная девушка недоверчиво смотрела на неё...

Да по-другому, иному, всё было теперь в её существовании. Словно младенец, перепутавший день с ночью, она бодрствовала ночами, чтобы потом почти беспрерывно дремать днём. Ночами, когда не спалось, вспоминалось прошлое. «Наверное, потому всё припоминается и припоминается, – часто говорила она громким шёпотом в темноте, – что нынче, после переезда в эту самую Германию, у меня никаких контактов ни с кем нет. Был один Бонька, да и того не стало. Там хоть и жили вместе в одной квартире, тяжело казалось, тесно, разъехаться хотели, жильё разменять, да вместо этого вот сюда приехали. Теперь у всех, даже у внуков свои квартиры, а что толку-то, все друг другу точно чужие. Никто друг о друге и знать-то особо не хочет. У каждого всё своё. Может оно и современно, может и правильно, да только видно не для меня. Наверное, потому, что уже старая, зажилась на свете. Хорошо Лёвочке, – вспоминала она своего покойного мужа, – умер себе мгновенно, от инфаркта 56 лет от роду, и хорошо ему, душе его....Вот уж кто не знал ни остеопороза, ни артроза, ни остеохондроза, ни тем более этого проклятого головокружения. Вот всем хочется жить долго, да как-то люди не думают ни о болезнях, ни о специфически старческих недомоганиях... Об Альцгеймере, Паркинсоне, о старческом маразме думать никому не хочется. А самое страшное – эта ужасающая беспомощность. Впервые помнится, я ощутила её, когда не смогла стать на табуретку, чтобы снять со шкафа обувную коробку. Именно тогда мне и пришло в голову, что дурацкая поговорка “Старость не радость”. Ведь на самом деле, старость – это жуть, это настоящая жизненная трагедия человека, что ещё не умер, но уже и не жив! И ничего ж поделать нельзя, – она даже всплеснула руками. – Как это поэтесса правильно выразила:

Себе сединами светя,

Я и себе не обещала,

Что буду вечное дитя.

Но всё ж неловко мне невольно,

Всем увяданье очевидно.

Я знаю – почему так больно,

Но почему так стыдно, стыдно?» 1

Размышления о старческой немощи навели её на мысли о детской беспомощности, примерещилось ей, что снова она укутывает в пелёнки сыночка, а потом и внучку, и внука... Но неожиданно ясное осознание того, что дети вырастают и становятся большими и сильными, а ей предстоит лишь ещё большая болезненность, а может быть даже неподвижность повергла её не в отчаяние, нет, а в бессловесный, тоскливый ступор...

Внутренний вопль вернул её к поискам выхода изо всей этой безнадёги: «Нет, нет и нет, правы немецкие психологи, нужно вырабатывать в себе позитивное мышление, нужно отбрасывать всё тёмное, ужасающее, и культивировать, самой растить в себе радостное сознание, хотя бы просто оттого, что ты уже пришёл в этот мир, что можешь, пусть и слезящимися, вечно красными глазами, но видеть и солнышко, и зелёную листву, и птиц в их непостижимом полёте... Да чудо просто жить на свете, надо быть благодарной хотя бы за это...»

И начала Роза Наумовна перебирать те, не столь уж частые в её жизни события, которые считала она когда-то счастливыми. На душе и вправду будто полегчало... Вот дошла она и до переселения всей своей семьи на жительство в Германию. Стала припоминать, что ж хорошего-то было с нею уже здесь? К чему-то припомнилась чья-то, кого-то наверняка из великих, фраза, про то, что «язык больше, чем кровь». И внезапно она словно «услыхала», как та женщина, уже пожилая, уже старуха-немка кричала на неё и на Боньку, что они – русские! Она не знала, что радостная улыбка раздвинула её губы. «Счастье приходит, когда его и не ждёшь», – совершенно разулыбалась она. Ведь всю немаленькую жизнь, из-за своей характерной семитской, откровенно еврейской внешности страдала Роза Наумовна там, и внезапно здесь она оказалась – русской!

– Да ради одного этого, – уже громко сказала темноте Роза Наумовна, – стоило приехать!

__________________________________________

Инна Иохвидович родилась в Харькове, окончила Литературный институт имени Горького, публиковалась в периодике ряда европейских стран, а также в переводе на украинский и немецкий языки. Автор нескольких прозаических книг, в том числе книги «Скорбный лист» (2010). Живет в Штутгарте.



1 Из стихотворения Елены Шварц.

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.