В журнале «Северная Аврора» (№ 13, 2011) начата эксклюзивная публикация дневника петербургского писателя Вячеслава Овсянникова «Прогулки с Соснорой», которая вызвала оживленную дискуссию среди наших читателей. Ниже приводятся некоторые отклики на эту публикацию.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЛЕТАЛ…

Давно не было в нашей литературе такого живого текста, такой свободы и такого одиночества (они рядом ходят – настоящая-то свобода и одиночество). Можно бы озорством и вызовом счесть, да ведь это не на люди говорилось, а с глазу на глаз, близкому сердцу. И как приглядишься, то эта художественная проповедь больше исповедью отдает. Поэту надо назвать то, что им двигало, что мучило его, что гнало по жизни, все время оттесняя на край, в молчание, до последнего понимания, что «жизнь и искусство противопоказаны друг другу».

Он знает, что «всеми» услышан не будет, да «все» ему и не нужны. Ему бы «мысль разрешить». А уж кто как примет – это их дело. Он сразу делит писателей на тех, кто живет в языке, ищут выражения и потому мало читаем и «непродуктивен» (не торопится множить слова), и тех, кто хватает горячие социальные темы, «набалтывает» свои книги, отхватывает колоссальные гонорары и часто становится нобелевским лауреатом. Вот так! И имена называет – Горький, Куприн, Толстой, Шолохов. У «них» – Хемингуэй, Драйзер, Т. Манн. Думаю, может, Бунина выделит. Нет, «ужасно пошлый, апофеоз пошлости». И писать в одном стиле год за годом, как Толстой, как «омерзительнейший Тургенев», как Набоков, – «лучше повеситься». А про нынешних и вовсе молчок – нет их никого… «Только два человека сделали что-то в русской литературе нового времени: Бродский, второй – я».

А улыбаться надо погодить. Он всеми монологами этой книги всё объяснит – что он под этим «новым» разумеет, и многое в нашем понимании поправит. И не будет бояться противоречить себе, что есть первый знак подлинного чувства и настоящей свободы.

Вот не угодно ли – о Пушкине. Это мне просто «по месту жительства» ближе всего и я на минуту остановлюсь только на нем: «Пушкин – только язык, больше ничего. Психика абсолютно средняя. Ничего нового. Никаких изобретений мирового значения, на мир влияния нет. Таких поэтов в мировой литературе полно!» Вскипишь, заторопишься с опровержением: как это – «язык и больше ничего»? Да он этим языком «изобрел» русского человека мирового значения, влияющего на мир, так что этот мир все мучается с русским человеком и никак не усреднит его до «мирового уровня».

И как-то будет обидно, что в его классификации как будто гению Пушкина и места нет. Таланты он не ставит ни во что – их много, литература для него подлинно жива только гениями – «гений летит и визжит от удовольствия». И у него вон и Дельвиг летит, а Языков – только талант, и Достоевский летит, а Толстой только работает.

Но потерпите, скоро услышите: «Пушкин – весь порыв, вихрь… Пушкин открыл летящий сверкающий мир». И только успеешь улыбнуться: ага, ну то-то, пробрало, как уж вот опять: «Пушкин был в тупике: язык могучий, а материала для него нет своего, выстраданного, кровного». А там и еще тяжелее: «Будут перечитывать Гоголя, Лермонтова («Героя нашего времени»), Достоевского («Преступление и наказание»), заглядывать в Державина. В Пушкина не хочется… У него все однолинейно, ясно, просто. Ухватывается мгновенно, запоминается наизусть. Возвращаться не хочется. Неинтересно». Какой странный укор («ухватывается мгновенно, запоминается наизусть» – неинтересно). А, может быть, потому и не хочется, что это уже стало тобой, генетикой твоей и кровью, а в себя-то что возвращаться. И точно скоро услышишь: «Пушкин изобрел рояль, на котором играют до сих пор» и «Пушкин съел весь XYIII и XIX век, всех своих современников и предшественников и создал вселенную, в которой всё поглощенное им существует в усиленном и трансформированном мире». И он играет на пушкинском рояле. И мы в этом «усиленном трансформированном мире» так естественны, что даже сыновнюю неблагодарность можем позволить, потому что рвемся дальше, потому что писатель не отражает и тем более не переделывает мир – он его строит.

Вся его книга об этом «дальше» и тут Пушкин понял бы его первым. Хотелось бы процитировать всё и кинуться в спор, и обрадоваться, и воспротивиться и благословить. Значит, эта книжка тоже не «отражает», а строит. И летит, летит…

Валентин Курбатов

Псков, Россия

НЕПРЕДНАМЕРЕННОСТЬ КАК ТАЛАНТ

О «Прогулках с Соснорой» Вячеслава Овсянникова

В «Северной Авроре» была опубликована крайне интересная вещь – первая часть «Прогулок с Соснорой». Помимо неоспоримого значения, которое имеет этот текст для литературоведов и историков литературы (любое личное свидетельство о большом художнике – ценность), кажется, что он особенно актуален сегодня – здесь и сейчас.

Глухой, полуслепой, но, к счастью, живо мыслящий поэт, стоит (прогуливается) на экране, сооруженном Вяч. Овсянниковым. Он приходит к читателю из пространства чисто языкового, оттуда, где пребывают в вечном полилоге «собеседники на пиру» – Гомер, Катулл, Сервантес, Дельвиг, Гоголь, Вячеслав Иванов… Одни персонажи близки протагонисту, другие зачислены во вражеский лагерь. Чего, например, стоит омерзительнейший Тургенев или ужасно пошлый Бунин. Значима форма высказывания – откровенность, свойственная таланту. Искренность равна художественности, если угодно.

«Прогулки с Соснорой» Вячеслава Овсянникова – текст, в жанровом отношении, необычный. С одной стороны – это дневник, о чем автор прямо сообщает в подзаголовке. С другой стороны – перед нами уже укоренившийся в культуре жанр «прогулок» (тут и развернутое эссе Абрама Терца «Прогулки с Пушкиным», и документальный сериал «Прогулки с Бродским»). «Прогулочная» (перипатетическая) тема отсылает к греческим философам – разумеется, к учителю перипатетиков Аристотелю и к его старшему другу-антагонисту Платону. Благодаря последнему нам известен образ парадоксального спорщика Сократа, который сам трактатов не писал, предпочитая проговаривать вслух неочевидную истину. Если угодно, то многие диалоги Платона, в некотором роде, тоже – прогулки с учителем, запись мыслей, которые стали толчком к собственному движению, припоминание значимого. Не случайно имя Платона у Вяч. Овсянникова упоминается неоднократно. Подобно этому великому идеалисту, Вяч. Овсянников записывает беседы с учителем, ищет созвучные своему сознанию мотивы, сортирует и монтирует преконструкт, условно именуемый Виктором Соснорой.

Писательский дневник – жанр еще более почтенный, формы его тоже бывают разные – одно дело, «Дневник писателя» Ф. М. Достоевского, другое – розановские «Опавшие листья» или что-то вроде повести «Ни дня без строчки» Ю. К. Олеши… Это текст авторский, по определению, своеобразная большая записная книжка писателя; там, часто, во фрагментарном нарративе можно почувствовать воздух, которым дышит сочинитель, понять причину возникновения той или иной фразы. Это почти документ, саморепрезентация.

Особенность «Прогулок с Соснорой» заключается в том, что не сразу становится ясно, чей это дневник. Безусловно, львиная доля отведена высказываниям мастера – Виктор Соснора эпатажен и свободен в суждениях, на первый (беглый) взгляд – радикален и кубофутуристичен, он почти готов сбросить с парохода современности половину пантеона русской литературы… Вместе с тем, читатель видит и слышит приведенные монологи (чаще всего – именно монологи) сквозь призму авторского «я» Вяч. Овсянникова. Если мы захотим понять из этого текста, кто такой Соснора, возьмемся, так сказать, реконструировать его фигуру, то автоматически попадем в ситуацию герменевтического треугольника, где вершины, отведенные автору и истолкователю займут, соответственно, Соснора и Овсянников, а реципиенту не останется ничего иного, как пробираться к сообщению автора через манеру высказываться истолкователя. Другими словами, было бы неправильным полагать «Прогулки…» некоей фотографией, матрицей большого художника. Быть может, Виктор Соснора и таков, а быть может, и нет – жанр оставляет место для вариаций. Вяч. Овсянников предъявляет «своего Соснору», я бы даже сказал, обнаруживает себя в его сентенциях.

Кто был моим учителем в литературе? Кто на меня влиял? Никто. Только книги. Неимоверное количество книг. Если бы вы знали, сколько я прочитал! Чего только не вместила эта бедная голова!

(«Прогулки с Соснорой»)

Вне зависимости от того, кто говорит, раскрывается суть сказанного. «Прогулки…», конечно, проза, – по ритму и синтаксису, но ее дневниковый характер, ее дискретность вызывают странный лирический эффект. Мартин Хайдеггер отличал поэзию от прозы манерой улавливания смысла: проза идет к цели последовательно, от пункта А к пункту Б, поэзия же кружит на месте – стихи все время сообщают нам об одном и том же. «Прогулки с Соснорой» разворачиваются в круге доминантных идей.

Дневник Вяч. Овсянникова – произведение многоплановое. Однако, в той или иной степени, приведенные записи объединяются вокруг двух макротем: 1) художник и социум, (поэт и внешняя жизнь), 2) художник и творческий процесс (поэт и язык).

Жизнь и так называемое искусство противопоказаны друг другу. Художник – это тот, кто видит не так, как все, и делает не так, как все. А это никаким образом не может нравиться тем, кто видит и действует, как все.

(«Прогулки с Соснорой»)

Снова и снова (по кругу) в «Прогулках…» доносится мысль – жизнь (социальное) враждебна творцу. Не всякому, впрочем, есть авторы, созданные для жизни, они чувствуют необходимость влиять на умонастроения, им не сидится в пресловутой башне из слоновой кости, они обласканы публикой и благосклонной критикой. Часто, они и сами – критика. Но в этом заключается некоторая слабость художников подобного типа. Они зависят от общества, они не могут без государства, их поддерживающего, они – лауреаты читательского признания – оказываются не свободны перед лицом чистого творчества. По крайней мере, герой «Прогулок…» видит себя вдалеке от суеты. Рефреном звучит обвинение окрестной жизни в неопрятности и неустроенности. Портрет суровой реальности 90-х гг. предстает на контрасте солнечной Франции.

Хоть отдохнул от этой страны, этой помойки. Три месяца мог жить свободно, не думая о завтрашнем дне. Работал. Я могу работать только когда солнце, свет, тепло.

(«Прогулки с Соснорой»)

Художник, который пишет не потому, что имеет общественный заказ, и не потому, что может заработать этим на хлеб, свободен от необходимости думать о читателе. В свойственной ему максималистской манере Соснора заявляет, что читателя, в общем-то, нет вовсе. Находясь в положении творческой свободы, Соснора судит справедливым судом великих и малых творцов. Имеет ли он на это право? Безусловно.

Утверждается существование двух типов культурного дискурса. Повсеместно преобладает иерархичный взгляд на историю искусства. Он свойствен р е ц е п т и в н о м у д и с к у р с у, который нам знаком со школьной скамьи. «Гомер! Шекспир! Пушкин!» – никаких дополнительных объяснений в такой системе координат не требуется. Это классики, их статус закреплен потомками. Вопрос закрыт. Синхронный, внеисторичный подход к художественной культуре – свойство т в о р ч е с к о г о д и с к у р с а. Названные небожители здесь – равные среди равных. Они решают общие задачи. Одним решение, по мнению героя «Прогулок…», далось легко, другие потерпели фиаско. Конечно, Виктор Соснора, услышанный Вяч. Овсянниковым, пристрастен в своих оценках, конечно, он несправедлив, обвиняя Толстого и Тургенева в нежизнеспособности их творений, но несправедлив он только с позиции рецептивного дискурса, в своем, авторском сообщении он прав, отделяя союзников от оппонентов.

Переводчик – тоже писатель. Он как бы вышивает по чужой канве.

(«Прогулки с Соснорой»)

Вяч. Овсянников выступил в своем дневнике как переводчик В. Сосноры. Следует признать, что попытка оказалась удачной. Получился живой, информативный образ писателя и человека. Возникло уникальное соединение формы и содержания, искомый монтаж деталей, – встреча того, что хотелось сказать, и того, что сказалось. По крайней мере, такие впечатления вызывает первая – опубликованная часть дневника.

Руслан Соколов

Даугавпилс, Латвия

* * *

Скажу честно – я не фанатка В. Сосноры, но отдельные стихотворения нравятся очень. Мемуары и дневники – мой любимый жанр, только это и читаю постоянно, признаться. Ничего скандального в публикации не вижу, каждый имеет право на свое суждение о литературе и писателях, так что фразой «Пушкин – только язык, больше ничего. Психика абсолютно средняя» нас не удивишь, а Толстого и Набокова сейчас модно ругать. О Тургеневе и Чехове уж молчу. Тем более, что такого рода утверждения делаются в частной беседе с близким человеком и не претендуют на истину в последней инстанции.

Валентина Ботева

Донецк, Украина

* * *

О Сосноре. Материал чрезвычайно мощный, интересный, насыщенный. Почти ни одного лишнего слова. Возникает законченный человеческий и культурный образ писателя. Неважно, соглашаешься ты или нет с его оценками – читать интересно (как интересно и спорить, пусть внутренне, про себя). С интересом жду вторую часть дневника.

Петр Ильинский

Кембридж, США

* * *

Виктор Соснора – уникальнейшая фигура отечественного литературного небосклона. Имя этого непредсказуемого поэта, неожиданного прозаика и оригинального мыслителя полностью отсутствует в сегодняшних СМИ, увлеченных светскими скандалами и околокультурными новостями. Этому, впрочем, способствует и сам Соснора, живущий затворником и редко появляющийся на публике. Тем радостнее было обнаружить на страницах «Северной Авроры» своеобразный дневник-интервью с этим ярким автором. Отдельное спасибо Вячеславу Овсянникову, записавшему суждения Сосноры о литературе и литераторах, и редакции «Северной Авроры», эти суждения опубликовавшей.

Конечно, высказывания Сосноры парадоксальны и, возможно, категоричны. Но, взглянув на мировую литературу через призму «профессиональной психики», читатель открывает для себя многие нюансы литературы и даже приоткрывает некую – новую для себя – суть самой литературы. В своем творчестве Соснора практически аккумулировал весь предыдущий поэтический опыт и ушел вперед настолько, что двум-трем последующим поколениям экспериментирующих поэтов придется продвигаться еще по возделанной почве.

Надо сказать, что и сама фигура Сосноры как человека крайне интересна для рассматривания. Начиная с того, что день рождения его совпадает с днем рождения Леонардо да Винчи, с его средневековой внешности, с фактов биографии, в которой есть три эпизода встречи со смертью. Причем в самом прямом смысле. Если человек возвращается с того света, значит – миссия.

Будучи радикальным экспериментатором, Соснора абсолютно не отрицает и не опровергает сложившейся литературной традиции, он ее обогащает. Единственное, что не приемлет для себя Соснора, это штампы. Штампы содержания и штампы формы. При этом он совершенно естественен. Он абсолютно не старается «быть» оригинальным. Это поэт-писатель-мыслитель ясный, созидательный.

Убежден, для исследователей и ценителей литературы продолжение таких публикаций, как «Прогулки с Соснорой» Вячеслава Овсянникова, будет большим подарком.

Евгений Антипов

Санкт-Петербург, Россия