Александр ВЕРГЕЛИС |
СТУДИЯ МАШЕВСКОГО
Александр ВЕРГЕЛИС
* * * Я сегодня не стану тебя будить. Ты опять так поздно легла вчера.
Жизнь – и в правду игра, но тебе водить каждый раз. Каждый день с утра.
Эта осень голая за окном – вот реальность. Улыбчивая весна лишь во сне бывает, в мозгу больном. Спи. Ты видеть её вольна.
Я на тихих цыпочках проскользну в коридор, на кухню, зажгу там газ. Что еще поставлю себе в вину? Да всё то, что сближает нас.
Всё, что надо беречь из последних сил… Жизнь идет. На кухне кипит вода. Ты поспи. Когда б я тебя любил – так берег бы твой сон всегда.
* * * А славное было лето! Таких не бывало дней! Вот так же о жизни где-то мы скажем, прощаясь с ней.
Вот так же о ней, далекой, потерянной навсегда, с такою же грустью легкой, с такой же улыбкой… Да?
Вот истинное величье – без ужаса и тоски какое-то пенье птичье, какие-то васильки
без жалкой мечты, без хлипкой надежды всё повторить, в беседе ночной с улыбкой вспомнить и позабыть.
* * * Кто жизни не жалел и битвы жар любил, Тот в памяти людей навек остаться вправе. Блажен, блажен, кто пал, как юноша Ахилл. О подвигах его, о доблестях, о славе Поговорим, хотя и нежность, и печаль Он знал не хуже нас. Как мстил он за Патрокла! Но Гектора, пойми, мне все же больше жаль, И детская душа моя насквозь промокла От слез, когда читал… О, как я горевал, И тело рисовал пронзенное в тетрадке, И каждый раз другой придумывал финал Там, у троянских стен произошедшей схватки. И вот, читаю вновь – как будто в первый раз, В надежде, что в живых остался сын Приама… Пусть смерть к нему придет – простая, без прикрас, Без бранных погремух, без ужаса и срама, Без подвигов чужих, когда-нибудь потом, И внуки чтоб вокруг его одра стояли, Прося, чтоб рассказал (в который раз!) о том, Как с греками дрались. Как Трою отстояли.
* * * Я был одним из тех, кто видел со стены На море кораблей ахейских вереницу, Вплывавшую в твои младенческие сны, Европа ветхая… Пускай тебе приснится
Под неизменный шум волны на это раз Не тот, кто целовал божественные плечи, Не деревянный конь, а кто-нибудь из нас, Сидевших в стороне, жевавших сыр овечий.
Едва ли кто-нибудь услышал, что сказал Гончар, сын гончара: «Мы стали черепками», Когда катил на нас звенящей бронзы вал И я сжимал копье дрожащими руками.
Что может вспомнить пыль, осколок? Трубный зов, Песком забитый рот и колесничих крики, И душный полумрак, и тесный гурт богов – Над изголовьем глиняные лики…
* * * Пройдет еще сто лет, и всё покроют воды, И вместо тополей тут волны зашумят, И питерский чудак, сей пасынок природы Моллюскам и рачкам уступит Летний сад. Вообрази себе: морская гладь сплошная, Лишь газовый колосс торчит из синевы… Что ж, надо привыкать… И ракушка ушная, В которую шепчу, и хмурый плеск Невы Смиряют разум мой с победой Посейдона, О коей все вокруг оракулы твердят. И если не вода – нас времени бездонный Накроет океан. Закончится парад Соборов и казарм, оград и обелисков. Ни отзвука шагов, ни тени, ни следа. И что теперь гадать, насколько это близко… Не спрашивай когда, не спрашивай когда. А лучше – оглянись: над зданием Сената Редеет облаков летучая гряда… Взгляни, каким Нева сиянием объята, Как плещется её не страшная вода.
* * * Снимался в массовке –
играл гренадера-француза,
в траншее часами курил без особого дела.
Блокнот захватил, только псевдоокопная муза
кружила на месте и выше штыка не летела.
А рядом война бушевала,
и взмыленный «гочкис»
хлестал холостыми по длинной цепочке статистов;
и, глядя с азартом на огненно-дымные кочки,
перуны метал пиротехник, космат и неистов.
Всё было, наверно, как в той непридуманной яви –
чтоб зритель-знаток снисходительно буркнул:
«Похоже».
Лежал манекен безголовый в раскисшей канаве,
и краска хлестала из ран, и мурашки по коже
бежали при виде рогатой пехоты германской,
что заполонила поросшее взрывами поле.
Мне тоже велели стрелять, и я видел под каской
убитого мною гримасу наигранной боли…
Мы их одолели, мы их превратили в окрошку,
но хмурился наш режиссер:
«Что-то злобы не густо», –
и снова стрелять, и опять ощутить понарошку
абсурд и кошмар совершенного мной душегубства.
Чем кончился день – пораженьем, победою или
всеобщим братанием вместо решающей стычки –
не знаю, поскольку меня в том окопе убили
и в рай вместе с музой отправили на электричке.
|