САРАТОВСКИЕ ГОСТИ

ВСТРЕЧА

Жизнь – череда невстреч

единственной встречи ради...

1

Мысли – если приходят, то на ночь глядя.

Вроде жил ничего не тратя –

за душой ни черта. Как же так? Или это

меня в гости зовут люди лунного света?

Что тут тайного? Вечеря или вечеря –

от себя я отрёкся и, душу похеря,

обнаружил: вся жизнь – как Страстная пятница.

Так до смерти мне раком и пятиться?!

И не только что ноги – все чувства под горку.

Ты прости эту глупую скороговорку.

Если это кагор – значит, он не церковный!

Если это забор – значит, я подзаборный!

И теперь, когда Светлый пришёл понедельник,

моей жизни по швам расползается тельник.

Воскресенье Христа. Смерть поправшая Пасха.

У меня – не лицо, а посмертная маска.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Только – ложь это всё! Жизнь – от края до края!

Так – поверишь ли? – двери рая

не со скрипом… – ногой вышибаются на хер!

Так великий гонщик Шумахер

чудом входит в вираж – рукоплещут трибуны.

Так идут на Европу гунны.

Так Олег прибивает щит на врата Царьграда.

Нет ни тления, ни распада.

Это я – у вершины горы Соколовой –

в новой жизни и в смерти новой!

Это я на исходе дней гиблых и мёрзлых

не оттаял – воскрес из мёртвых.

2

С душой как с котомкой пустою

я же тебя не стою.

Ты – небо, которое манит,

а я – скудельный сосуд.

На «нет», говорят, суда нет,

но ты для меня тот суд.

Хотел бы я быть тобою –

брести таёжной тропою

и – без оглядки, без страха –

быть с этим миром на «ты».

Бессонница. Взмокла рубаха –

неужто и впрямь кранты?!

Я знаю, что крыться нечем,

но этот апрель – он вечен!

И то, что меж нами, – свято.

Не думал я никогда,

что ты придёшь хоть когда-то,

и «нет» твоё – больше, чем «да».

Соломинка. Преображенье.

Ты для меня – решенье

жизни головоломки.

Я думал, всё зря – но нет:

трепещет в душе-котомке

тобою рождённый свет.

3

Душа – с тобой, на вершине

горы: от земли до звёзд –

пространства и времени шире –

расхлёст!

Духом – из Ганнибалов,

рвусь на твою высоту

штурмом – штормом в сто баллов, –

выстою, прорасту!

Воскреснет душа (ночь за ночью –

бессонниц святые дары),

но гибнет, скатившись к подножью

горы.

Затёрто – «дорога в небо»,

«вершина», «тебе мой гимн!»

Таким никогда я не был –

не буду уже другим.

4

Когда погода «займи, но выпей»,

с душою рабьей, с душою рыбьей

что делать мне? Я хочу, чтоб воск

истёк свечалью. Чтоб пламя в мозг

проникло, высветлив в лабиринте

тебя. Ты – выход. Душе-дурынде

стремиться к свету – о, этот зов!

он – основание всех основ.

Свеча горела – сюжет расхожий.

Но до мурашек – тебя всей кожей.

Огонь – он выжег из сердца стынь.

С твоим уставом – мой монастырь!

…И тает тело, подобно воску.

И внемлет свету, как отголоску,

мой дух, прорвавший завесу тьмы.

Нас нет отдельно – есть только «мы».

5

Я дрогнул, тоскуя по людям.

И вот я мертвею на лютом

морозе их взглядов – кругом ни одной

души, что была бы «родной».

Вся жизнь – как позёмка в апреле.

Единственный луч еле-еле

пробился – до донышка высветлил день,

и счастьем налил меня всклень!

Вселенная, я твой вселённый –

живою водой окроплённый,

я вновь стал таким, каким создал Господь, –

обрёл я и душу и плоть.

Ты – в радости, в горе, в болезни,

но только, прошу, не исчезни!

Тебя в своём сердце назвал я женой.

И пусть неопальной горят купиной

в ночи твои волосы. Пусть я

с тобою – до смертного устья.

К родному плечу прижимаюсь плечом…

Ты – жизнь, что вернулась, пробилась лучом.

6

Как журавлиный клин в чужие рубежи…

О. Мандельштам

Россия Достоевского. Луна

Почти на четверть скрыта колокольней…

…И странно изменился вкус вина…

Пути, которых не было окольней,

стезёю горней стали! Мой рубеж –

где свет сошёлся журавлиным клином,

и клином тем во тьме пробита брешь –

мир обретён, он стал, как мы, единым.

И я беру в свидетели Петра,

что на «Quo vadis?» – ты ответ, ты – Рим мой,

ты мир мой! Ты – ты с ночи до утра,

с утра до ночи – к ритму сердца рифмой.

Слилось в одно биенье двух сердец,

и ты во мне, – пусть стар и сед, как лунь, я,

мне не забыть, как в чаше полнолунья

вкус жизни изменился наконец.

7

Явить – воссоздать из осколка –

сознанье прекрасного долга

и тело с душой истолочь

в одно – по плечу Демиургу

(он – дымный – по Петербургу!).

А мне – себя превозмочь.

О чём напишу стихи я,

когда ты сама – стихия,

и соткана из лучей?

Ты – свет, отмоливший у мрака

меня. На кругу Зодиака

я был сам не свой и ничей.

Но ты – это пламени вьюга!

И мы прорастаем друг в друга.

Твой отблеск – мой отклик, и вот

закончилось Время, и Вечность

пришла, чтоб любить и беречь нас,

и лоно твоё – небосвод.

Так сердце от летаргии

очнулось для литургии.

Так души, принявши дары

святые, парят выше тлена –

и свято и сокровенно –

творят иные миры.

8

Так странно, любимая. Чем я

тебя заслужил? Да ничем.

Так истина неизреченна.

И мы о том не речем.

Господни неисповедимы

пути. Из каких ты миров,

душа? Мы с тобою едины.

И ты – мой Предвечный кров.

Так странно – такого-то мая

писать тебе в первом часу,

нездешнему зову внимая,

удерживать на весу.

На землю упав, до небес ли

взлетев – на любом рубеже –

навек мы друг в друге воскресли,

и смерти не будет уже.

9

Ты уходишь, а Пётр и Павел

неприступны, их мир – иной.

Я стою, где Господь оставил,

с нераскаянною виной.

В сердце врезаны – майка, джинсы.

Ты уходишь. Уверен шаг.

Я стою, отлучён от жизни,

и подземный клубится мрак.

Для меня ты – не хлеб единый

и единый насущный хлеб.

Вижу свет твой невыразимый

и душою стремлюсь вослед.

Ты уходишь – огонь эфира,

мне явившийся во плоти.

От зенита и до надира –

ты: начало – конец пути.

Ты уходишь – но никогда ты

не уйдёшь: ты во мне теперь.

Всё утрачено? – Нет утраты!

Всё потеряно? – Нет потерь!

Ну а жизни лимит ли, трафик

бесконечен, как неба высь.

Был ли мальчик? Ну что за на фиг?

Не оглядывайся. Вернись.

10

Пишу – как всегда на кухне –

что твой огонь не потухнет,

что ты мне ниспослана Богом

и будешь жизни итогом.

Что я тебя не ревную,

что дух одолел земную

тягу – и всё во благо.

…Без Глебучева оврага

не было бы вершины

горы Соколовой – лавины

света из выси горней, –

в душу пустил он корни!

На зов – вавилонским магом

пройти напрямик – Глебоврагом

и золото, смирну, ладан

у ног положить. Разгадан

теперь гороскоп. По вере

мне было дано в пещере

на склоне холма. Я выжег

на сердце, как «Отче, иже…»,

тебя – звезда в Вифлееме!

Укрыться в твоём эдеме, –

весь мир – распустившийся лотос.

Пускай обрежет Атропос

нить жизни – скажу, слабея,

что был лишь одной тебя я

обещан ещё до зачатья,

что не могу молчать я,

и, светлый твой лоб целуя,

я прошепчу: «Аллилуйя».

11

Не веря воскресенья чуду,

На кладбище гуляли мы.

О. Мандельштам

Кладбищем, что на темени

Поповой горы, и сферой

небесной, душой вне времени,

счастья полною мерой,

гор меловых грядою

и полнолунья диском,

в небе первой звездою –

нашим с тобой Хвалынском –

репейником, лопухами,

осипшими петухами –

Верхнею Слободою,

где мы не разлей водою,

спасённым жуком-оленем,

бабочкой, ящеркой, ёжиком,

самим собой на коленях

и планетарным художником,

заросшим вишнёвым садом,

каждым вздохом и взглядом,

нашей душой единой –

песнею лебединой –

клянусь: Воскресенья чудо –

оно звенит над холмами.

Душа, ты родом отсюда.

Господняя сила с нами.

На кладбище, что на темени

Поповой горы, нет Времени.

Счастье – полною мерой.

Вечность – небесной сферой.

12

Июльской, купальскою ночью

душою во мрак – яму волчью –

я рухнул, но ты протянула ладонь –

сошёл – в пять лучей – благодатный огонь.

…Была ты моею молитвой

в том поле, пред страшною битвой –

орда за рекою, душа – как свеча,

не выбить из рук боевого меча.

Я пал в ковыли за Непрядвой.

Была ты последнею правдой –

под игом, под этой ущербной луной

была ты в том поле со мной!

…Я в ямине вымолил, выскреб

когтями, из сумрака высек

тебя. Не оставь, не отринь

меня, мою душу.

Аминь.

13

Август. Преображенье.

Я – Августина блаженней.

Душа моя, ты в апреле –

вечер так нежен и тих,

мы у весны в колыбели,

дыханье – одно на двоих.

Помазан твоим елеем,

на остров святой Елены

я сослан. Стучат с перебоем

меж этим пределом и тем

сердца, – нам дарован обоим

в объятиях новый Эдем.

Я верю, что не на муку –

во имя Господне друг другу

даны мы: где двое – там Третий.

Твой свет меня осенил.

Так нам ли жалеть о лете

в преддверии осенин?

Не грозы, не всполохи молний –

мир чувствую потусторонний:

ты в кресле напротив, но поступь

твоя в облаках, где босой

бредёшь ты и звёздная россыпь

у ног твоих – Божьей росой.

Август, ты истинный брат мой.

Ты жертвою занят и жатвой.

Яблоком вызревшим – львиной

долею жизни – упасть

в ноги, душой-сердцевиной

треснуть, и – допьяна, всласть…

14

Не сон и не явь – будто сплю с

глазами открытыми: ПАВЕЛ

и ЛЕНА… меж них то ли плюс,

а то ли (ну кто бы мне вправил

извилины?!) икс…

Это – Крест

на них, – он уравнен со знаком

вопроса: распутье, разъезд,

разрыв между светом и мраком.

О Боже, помилуй Ты мя!

Я с миром Твоим как-то свыкся.

Зачем эта надпись с тремя

загадками щурится сфинксом?

Я знаю, что выбор любой

является верным ответом,

но замысел Твой мне неведом –

я верю, что это любовь.

15

Я помню о тебе, не помня.

что сами мы себе не ровня,

что наши души с дном двойным

принадлежат мирам иным.

В небесной чаше или в нише

земной – чем ближе ты, тем выше,

и я пускаю корни в высь –

там души, здесь тела слились.

Ты знаешь, полная мирами

вселенная – пребудет с нами,

она – не мы, но вечно в нас –

бессмертных, что живут лишь раз.

И то, что было накануне,

до нас, – оно не канет втуне,

и то, что после нас, – оно

в начале – то, что суждено…

16

Не страшны осенние ливни.

Пусть по городу молнии-бивни

бьют зигзагами со всей мочи.

Не страшны заоконные тени.

Мы укрыты от призраков ночи

в нашем доме – новом Эдеме.

Всё сбылось. Ты да я – мы вместе –

в нужном времени в нужном месте

оказались. И стали оба

мы счастливыми в нашем доме.

Я поклялся в любви до гроба

лишь тебе. Это шуток кроме.

Когда темень ползет паутиной,

ночь засасывает, точно тиной,

и луны одинокое око

в грозовой помутилось лавине,

нам не холодно, не одиноко –

дом пребудет и присно, и ныне,

и вовеки… А смерть – лишь разлука.

Обретая и в смерти друг друга,

мы для жизни не умираем.

Там, за тлением и распадом,

дом на небе – покинутым раем.

Я бреду к нашей яблоньке садом.

_______________________________________________

Павел Шаров – поэт, автор поэтических сборников «Рукопись», «В четверг после дождя», «Роза за шкафом», член Союза писателей России. Живет в г. Саратове.