№15 2011


Содержание


Виталий Дмитриев. «Стихи, если в них не лукавить…».Стихи.
Роман Всеволодов. Лев Толстой: прирученные демоны. Повесть.
Игорь Джерри Курас. Конец века. Рассказ.
Дмитрий Легеза . «Поэт гниет с языка…». Стихи.
Вячеслав Овсянников. Прогулки с Соснорой. Дневник.
Борис Чечельницкий . И проплывает в небе каравелла. Стихи.

Петербургские мосты
Ольга Сульчинская(Москва). Город. Стихи.
Виталий Федоров.(Ростов-на-Дону). «Я молчу не о том…». Стихи.
Анна Банщикова (Санкт-Петербург). Вечерняя молитва. Стихи.

Борис Панкин (Москва). Ночной полет. Стихи.

Русский мир
Николай Толстиков (Вологда). Красный архиерей. Рассказ.
Алексей Курганов (Коломна). Мусульманка. Рассказ.
Арсен Мирзаев (Санкт-Петербург). Бологое. Стихи. Спартак Басыров (Салават). Поп и нищий. Притча.

Саратовские гости
Павел Шаров. Встреча. Стихи. Екатерина Иванова. В лабиринте души. Статья.


Молодые голоса
Александр Вергелис. «Я сегодня не стану тебя будить…». Стихи.
Василий Ковалев. «Потому что, голову обхватив…». Стихи.

Елена Литвинцева. «Чудесное утро осеннее…». Стихи.

Сергей Семенов. «День лезет на стену…». Стихи.

(составление Алексея Машевского)

Новые переводы
Уилфред Оуэн. Почва. Солдатская философия бытия. Стихи.
(перевод Евгения Лукина)
Питер Майнке. Муравьи муравьи. Стихи.
(перевод Ильи Фонякова)
Пяйви Ненонен. Плыву по жизненной реке.  Стихи.
(перевод Анны Банщиковой)

Андрей Харшак. Художник Александр Аземша. Статья.

Северная почта
Валентин Курбатов (Псков). Человек, который летал. Рецензия.
Руслан Соколов (Даугавпилс). Непреднамеренность таланта. Рецензия.
Валентина Ботева (Донецк),Петр Ильинский (Кембридж), Евгений Антипов (Санкт-Петербург). Корреспонденции.

SnowFalling

Алексей КУРГАНОВ

МУСУЛЬМАНКА

Рассказ

После десятилетнего отсутствия в отчий коломенский дом вернулась Зинка. Именно что вернулась, а не приехала погостить. Сказала, что насовсем. Почему – объяснять не стала, а домашние и не настаивали. Зачем? Понятно: что-то нехорошее случилось у нее там, на Кавказе. От хорошего не бегут.

Она, Зинка, чего на Кавказ уехала? Замуж вышла – то ли за лезгина, то ли чечена. В общем, за джигита. В общежитии познакомились, в Москве. Зинка там на медсестру училась, а этот самый Мансурчик работал на какой-то стройке. Хотя какой из него, прохиндея, строитель…. Насчет того, что будущий зять – прохиндей, Иван Петрович, Зинкин папаша, сразу определил. У него глаз на таких шустрил наметанный. Зря, что ли, по молодости загорал на Колыме? Короче, будущий родственник Зинкиным родителям, а равно братьям Кольке и Вовке не очень сильно понравился. А Светочка, младшенькая дочка, даже пугалась его маслянистого взгляда и острых, как шило, усов.

Колька с Вовкой поначалу разрешения у отца спросили, чтобы женишка на вшивость проверить. Ладно, согласился Иван Петрович, но морду желательно не портить. Может, и на самом деле придется породниться. Только не вышло ничего с проверкой. Жених оказался парнем не промах, быстренько догадался, зачем братья его на прогулку в лес приглашают. Когда дошли до опушки, и кулаки у Кольки с Вовкой докрасна раскалились, тот смазал внимательным взглядом, криво усмехнулся и ножик показал. Хороший ножик, длинный и, судя по хищно блеснувшему жалу, острый. После чего снова усмехнулся и свое убойное оружие моментально спрятал. Сразу видно – настоящий джигит, опыт имеется! Они хоть и малость туповатые, Колька с Вовкой, но сообразили: дела хреновы. В общем, хорошим парнем оказался Мансурчик. Свой по натуре. Такой и нужен их старшей сестренке – дуре-перестарке Зинке.

Кстати, это затянувшееся девичество было едва ли не главной причиной, что семья не противилась ее выбору. Да, некрасивой Зиночка уродилась, чего скрывать. Откровенно серенькой тихоней. Прямо монашка какая-то, а не достойная представительница уркаганской семейки. Зато с нужной профессией медицинской сестры, а вот теперь еще и замуж собралась. Все по уму. Да и то, что в кавказские горы собралась уезжать, тоже правильно. Испокон веков на святой Руси жена к мужу в дом уходила, а не наоборот. Значит, так тому и быть. Так и договорились. Так и сделали.

И вот вернулась. Да не одна, а с дочками, Гуленькой и Томочкой. Вообще Зинка там, на Кавказе, четырех родила. Еще были мальчики – Джангур и Мусик, Муса. Иван Петрович малость понедовольничал, что хотя бы одного могли уж русским Ванькой назвать, его уважить. Но знающие люди объяснили: в тамошних краях мальчиков принято называть как мужчины пожелают, в первую очередь – глава рода… Гуленька же с Томочкой внешне были под стать матери: такие же пышечки с невыразительно-блеклыми личиками, такие же светловолосые, такие же тихие. Лишний раз ртов не раскроют, на улице редко показываются, все больше по дому ходят, молчат и застенчиво улыбаются. Совсем русские дети совсем нерусских гор.

* * *

Несмотря на то, что ничего особенного вроде бы не произошло (ну, вернулась дочь к родителям, ну и что), для их тихой улицы, жадной посплетничать, это возвращение стало событием. Во-первых, из-за самого факта возвращения. До неё сюда, на улицу, еще никто не возвращался, потому что никуда и не уезжал. Вторая причина, по которой соседи пришли во взволнованное движение, касалась Зинкиных детишек. Вопросов здесь было как в Государственной Думе – невпроворот. Почему привезла только девочек? Мальчики остались добровольно или родня не пустила? Почему девочки на улицу не выходят? Стесняются, что ли?

Было также интересно, как ей, Зинке, жилось все эти годы? Нет, понятно, что не в меду купалась, раз смылась, но все-таки? И, наконец, правда ли, что тамошним мужикам делают обрезание, в результате чего они становятся в постели такими шустрыми, что прямо караул. И правда ли, что они перед половым контактом обязательно молятся, в отличие от наших дураков, которые кидаются на нежный женский организм без всякой предварительной молитвы?

В свою очередь Зинка, хотя и видно было, что не особенно-то и расположена откровенничать, вежливо здоровалась, интересовалась соседскими проблемами, но насчет себя отвечала нехотя, в долгие разговоры не вступала: «да», «нет», «спасибо», «все нормально». Что, понятно, разжигало к ней еще больший интерес. Вроде бы вот она, с виду простая и знакомая, и говорит-отвечает спокойно по-русски, а то, что не молотит языком как помелом, так это, может, оттого что отвыкла. Может там, в ихнем ауле, бабам положено сопеть себе в тряпочку и репродуктор свой включать только в крайних случаях. Так что ее немногословие было народу понятно. И в то же время – нет. Как это так? Ну, ладно, там, среди диких абреков, может, лучше и скрытничать. Там сама жизнь к тому заставляет, а то мяукнешь чего не то – враз уши отрежут. Но сейчас-то ты дома! Чего сейчас-то таиться?

К такому Зинкиному поведению разные члены семьи относились по-разному.

– Не трожьте ее! – сказал как отрезал Иван Петрович. – Никто не неволил замуж выходить. А не послушалась добрых советов, выскочила – значит все, ша, теперь тащи и не скули!

– Был ты чурбан бесчувственный, таким и остался! – набрасывалась на него супружница, Людмила Макаровна. – «Не трожьте»! Да кто ее трогает-то? А все одно – нехорошо как-то получается, не по-людски. Живем прям как чужие! Нет чтобы поговорить с матерью, поплакать, посоветоваться, душу облегчить. Я же вижу, что тяжесть какая-то у нее на душе! Что, не права? Ведь это же умом можно тронуться, так в себе замыкаться! А девочки? Тоже все в мать! Лишний раз глаза не поднимут, слова не скажут! Прямо как старушки! Нет, ну что ж это делается! Лучше бы и на самом деле в девках засыхала или на стороне кого завела, все было бы понятнее!

– Все сказала? – вежливо поинтересовался Иван Петрович.

– Все!

– Дура!

– Не дурей тебя! Ща как врежу поварешкой!

– А я согласен с предыдущим оратором, – вступил в дискуссию Колька. – Одобряю! Мои аплодисменты!

– Чего это ты одобряешь? – подозрительно прищурилась его молодая жена Маруся.

– А насчет лишнего слова, – пояснил Колька. – Насчет этого у них, у мусульман, строго. Чуть разболтался – сразу язык на стол!

– Ох, ох, ох! – и Маруся вызывающе уперла свои мощные руки в свои нехилые бока. – И откуда вы, Николай Иванович, знаете про такие подробности?

– А по телевизору показывали! Так что если бы ты, Манюня, не за меня, а за джигита какого замуж вышла, то твой, который без костей, был бы уже давно отчекрыжен.

– Дурак!

– Эх, нету в тебе, Манюня, никакой душевности, а одно только насмешичанье. Горные мужчины на тебя очень бы обиделись.

– А мне на них чхать! У меня свой козел есть! Ты вот после работы пришел, поел, и завалился на диван футбол свой смотреть. Джигиты, небось, футбол целыми днями не смотрят! У них по дому дел невпроворот!

– Правильно! Нормальный мужчина должен не под забором валяться, а на диване. А насчет футбола надо у Зинки спросить. Зинк, твой мужик футбол смотрит?

– Смотрит, – тихо сказала Зина, застенчиво улыбнулась и пошла во двор.

Иван Петрович проводил ее долгим внимательным взглядом.

– Нет, сглазили девку! – сплюнул он. – Прямо не наша стала, не русская! А внучки где?

– В огороде картошку полют.

– А кроме них полоть некому? – взъярился Иван Петрович. – Они чего у нас тут, каторжные? То полоть, то поливать, то окучивать! А вы и рады на них всю работу спихнуть! Нет, я вам устрою праздник труда!

– Их, между прочим, никто и не заставляет! – не осталась в долгу Маруся. – Они сами! Может у них там, в горах, так и положено.

* * *

«В горно-лесистой местности, в пяти километрах от населенного пункта Ачхой- Мартан частями спецназа блокирована группа боевиков. В ожесточенной перестрелке погиб глава местного подполья Али Бараев», – бубнила телевизионная дикторша.

– Когда ж эти черные успокоятся? – вздохнула Людмила Макаровна и, искоса взглянув на дочь, замерла: побледневшая Зина, как загипнотизированная, невидяще смотрела на экран.

– Ты чего, доча?

– Дядя Али, – выдохнула Зина. – Он ведь Мансуру вместо отца.

– Это который бородатый, в папахе? А я и не узнал, – только и смог сказать Иван Петрович. – Он же на свадьбу приезжал! Помню, веселый такой, все песни пел! Бандит, значит.

– У него федералы отца убили, и мать с дочерью. Дочь у них красивая была и умная. А их зачистили…С вертолета, ракетой…Вот дядя Али и стал русским мстить.

– Хм, – неприятно поморщился Иван Петрович. – Вот и домстился. Плетью обуха не перешибешь!

– Зато поступил как мужчина! – тихо, но твердо ответила Зина.

– Вот и славненько! Вот и договорились! – играя каменеющими скулами, согласился Иван Петрович, разворачиваясь к дочери. – «Стал русским мстить». А ты кто, не русская? Это чего же получается? Растили русскую девку, растили, а она, оказывается, мусульманка! Аллах акбар! Спасибочки!

– А я так думаю, что мужика этого можно понять, – задумчиво пробормотал Вовка. – Вот если бы вас здесь всех кто-нибудь замочил, я тоже за автомат бы взялся.

Вы эти свои разговоры себе в задницу засуньте, – приказал Иван Петрович. – А то менты долго разбираться не будут. Враз зацокают. Понюхаете тогда, чем параша пахнет!

– Зин, а твой-то где? – вдруг подала голос Светка. – Может, тоже – Аллах акбар?

Зина неуверенно пожала плечами:

– Мансур – он мирный, точно дома, где ж ему еще быть?

– И-е-е-ех! – только и сказал Иван Петрович.

* * *

– Нет, вот теперь ты мне, Степаныч, объясни, что это за народ такой, эти черные? – сказал Иван Петрович, отставляя на тумбочку кружку с пивом.

Была суббота, банный день, святое дело.

– Это ты про Зинкиного, что ли? – догадался Степаныч. – Он что – из Дагестана?

– Нет, – Петрович щелкнул пальцами, вспоминая название, услышанное вчера по телевизору. – Мартан, во!

– Ачхой-Мартан? – уточнил Степаныч. – Это Чечня.

Степаныч был буровым мастером, вот и попал однажды в командировку в Чечню. И недели не проработал – боевики подорвали буровую. Что такое пожар на буровой – это кто своими глазами не видел, никогда себе не представит. Это страсть Господня, когда горит все, что может гореть и гореть не может. Вот Степаныч как раз и попал в эту самую преисподнюю. Потом полгода – в ожоговом центре, откуда вышел неузнаваемым: голая, без единого волоска черепушка, ни ресниц, ни бровей, уши скукоженные, загнутые в трубочки, размазанный по щекам нос и вся физиономия сплошь в багровых рубцах. Иван Петрович уважал Степаныча безмерно, как человека бывалого, на самом деле прошедшего через огонь и прочие трубы. Потому и спросил:

– Бывал в Мартане-то?

– Не. Мы – севернее. С мужиками оттуда работал.

– И как мужики? Злые?

– Народ как народ. Ни плохой, ни хороший. Как везде.

– Козлов, надеюсь, все-таки больше?

– Кто их считал? У нас в России тоже хватает. Тут, главное, самому человеком оставаться. Чтобы, значит, не собачиться, а мирно жить.

– Насчет того, чтобы мирно жить, это ты, Степаныч, попал прямо в точку. Но они же сами себя режут! Кровная месть! Суд этот… как его…

– Шариатский, – подсказал Степаныч.

– Во-во! У них же никаких законов нет! В смысле что цивилизованных!

* * *

– Ладно, – задумчиво сказал Степаныч. – Расскажу я одну историю, которая с одним тамошним знакомым случилась. Да-да, с чеченцем, не русским. У него двоюродный брат был, инвалид. После первой войны купил машину и стал таксовать. И исчез. Через два месяца его нашли убитым, около трассы. Машина пропала. Как положено, подняли на ноги весь род. Сначала подумали на армейцев, но вдруг через знакомых узнали, что машина в Ингушетии. Приехали к этому ингушу, говорят: это наша машина, её владельца убили. Говори, у кого ты её купил, иначе будем считать, что убийца – ты. Тот понял что дело хреново, не скажешь – поставят на ножи. Выдал «продавцов». Родственники убитого посылают в их семьи гонцов, говорят – выдавайте их нам. Те попросили время, чтобы самим всё расследовать. Родственники дали на всё – про всё две недели. Те расследовали: да, всё правда, убили, машину угнали. Надо просить прощения, а случай-то безнадёжный: мало того, что убили человека – убили немощного, инвалида. Остались сиротами жена, дети малолетние. И плюс ко всему убили не из-за мести, а из-за наживы, а это уже совсем другой расклад. В общем, такие дела там не прощают. Ну, с самими злодеями вопрос, можно сказать, решённый, им всё равно кирдык. Но у них тоже семьи, тоже дети. Что делать? Короче, родственники посылают ответных гонцов. Чтобы простили хотя бы семью. У них там это первая, как бы сказать, ступень: договориться, чтобы никто из родственников убийц не пострадал.

Гонцов приняли, выслушали, тоже стали думать. Решили просить уважаемого человека, чтобы рассудил всё честь по чести. Тот говорит: я согласен, только с одним условием. Чтобы как решу – так и было. Чтобы слово моё было окончательное, и никто не стал бы против.

Согласились. Договорились о встрече с родственниками убийц. Те в назначенное время приезжают, убийц несут на носилках, завёрнутых в саван, как уже покойников. Там так принято. Он, убийца, не имеет права ни стричься, ни бриться, ни вообще никак показывать, что живой. Вынесли их из машины, стоят на улице, а несколько человек, самых уважаемых, это обычно старики и мулла, идут во двор убитого. Пришли и говорят: мы не можем просить вас о снисхождении, им нет оправдания. Можете их убить, ваше право, мы их вам отдаём. Но только один вопрос – кому от этого будет польза? Убитого всё равно не вернёшь, а их семьи тоже осиротеют. В общем, вам решать. Как скажете – так и будет.

Этот уважаемый человек их выслушал, ушёл в комнату, чтобы подумать. Потом вернулся и говорит: мы не хотим крови и поэтому прощаем ваших сыновей. Но с одним условием: чтобы они покаялись и стали людьми. Мы будем постоянно за ними следить, и если они посчитают нашу уступку за слабость, мы их убьём и объявим всему вашему роду кровную месть.

Был в этом, конечно определённый риск. В самой семье убитого нашлись недовольные. Потому что если родственники убийц простили, то им могут сказать, что они – тряпки, слабаки, а это для чеченов – огромный позор. Но делать нечего, судья так решил, и его решение – закон. Пошли в мечеть, объявили о решении прилюдно, для всех жителей и своего села, а, значит, и соседских, и всех других. Вот такая история.

– Да-а-а, Степаныч, сильный ты аргумент привел, – протянул Иван Петрович. – Это все политики виноваты. Это они, козлы, воду замутили. А нам отдувайся.

* * *

Уехала Зинка так же неожиданно, как и приехала. В субботу вечером пришел какой-то кавказец (Иван Петрович видел его несколько раз на рынке). Переговорил с Зинкой на своем тарабарском языке, конверт ей какой-то сунул и на прощанье чего-то гаркнул. Зинка после его ухода лицом изменилась, губу закусила, глаза прикрыла, даже выдохнула как-то странно, вроде застонала. А уж потом сказала встревожившимся родителям:

– Уезжаем мы. И ничего не спрашивайте. Очень прошу.

Мать ахнула, креститься начала.

– Куда еще? – сдвинул брови Иван Петрович. – А ты меня спросила, пущу я тебя или нет?

– Надо, – услышал в ответ. – Мансур зовет.

– Что значит «зовет»? – начал звереть Иван Петрович. – Ты что, собака что ли? Захотел – позвал, захотел – иди отсюда? Да и внучки только-только освоились. Нет, я и говорить с тобой не собираюсь. Не пущу – и все дела.

– Раненый он, – сказала тихо Зинка.

– А мне по хрен! Я тебе уже сказал! И внучек не дам! А сама, если ты дура последняя, можешь валить! Скатертью дорога!

Иван Петрович сел за стол, бестолково провел по нему рукой. Как-то сразу стало не о чем говорить. Зинка поднялась со стула.

– Куда? – рявкнул Иван Петрович, но уже потише.

– Собираться… – услышал в ответ.

– А девчонок-то зачем берешь? Гуленьке в школу надо, да и Томуське здесь спокойнее. Они ведь привыкли уже. Не бери.

– Мансур сказал взять…

– Мансур сказал, Мансур приказал! – теперь уже разъярилась доселе только вздыхавшая Людмила Марковна. – Отец правильно сказал: ты у него как собака дрессированная! Поимела бы хоть гордость-то!

– Я же сказала: раненый он…

– Ну и что теперь? Лечить его некому? Да, может, и врет этот чёрный? Хитростью хочет выманить! У них это запросто!

– Про такое не врут, – качнула головой Зинка. – Соврал – смерть. Мужчины говорят: закон гор.

– А бабы, значит, права голоса не име… А-а-а! – и Иван Петрович отчаянно так рукой махнул. Дескать, поступай как знаешь. Только и бросил напоследок:

– Когда вернешься?

Зинка подняла на него глаза. Все понятно. Можно было и не спрашивать.

– Вот деньги, – сказала и конверт протянула. – Надо будет – тратьте.

– Забери, – отвел ее руку Иван Петрович. – Свои есть. Слава Богу, работаем – не христарадничаем.

Зинка, опустив голову, молча уткнулась в отцовское плечо, не глядя положила конверт на стол. Потом отстранилась и пошла собираться. Следом за ней, как собачонки, побрели притихшие девочки.

_______________________________________________

Алексей Курганов – прозаик, публиковался в журналах «Воин России», «Голос эпохи» и других изданиях, дипломант ряда литературных премий. Живет в городе Коломне.

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.