№1 2005


Содержание


Наталия Перевезенцева. Какая долгая дорога… Стихи.
Даниил Аль. Тучи-тучи. Рассказ.
Михаил Аникин. Ему дан час, а нам – эпоха. Стихи.
Андрей Романов. Лиговский дворик. Поэма.
Борис Краснов. Последнее первое мая. Рассказ.
Ирина Моисеева. Окаянные дни. Стихи.
Михаил Кураев. Шведский сувенир. Рассказ.
Андрей Неклюдов. Раб Семеныч. Рассказ.
Роман Всеволодов. Праздник. Рассказ.
Алексей Леонов. Сказка о драгоценном камне. Повесть.
Оксана Лихачева. Вдохновение. Стихи.
Дмитрий Каралис. Кронштадтские пупки. Рассказ.
Молодые голоса:
Кирилл Козлов. У трех мостов. Поэма.
Вадим Шамшурин. Весеннее обострение. Повесть.
Московские гости:
Андрей Шацков. Уходят дымом в небо декабри. Стихи.
Валерий Дударев. Навстречу северной луне. Стихи.

Норвежские гости:
Арнульф Эверланн, Эмиль Бойсон, Улаф Булль. Стихи.(перевод с норвежского Е.В. Лукина).
Виктор Иванов. Есть в небе немолчная флейта. Трехстишия.
Владимир Серебренников, С луной, запутавшейся в тине… Стихи.
Евгений Невякин. Бунт на Камчатке. Очерк.
Ростислав Евдокимов-Вогак. Во времена Минотавра. Статья.
Анатолий Евменов. Посвящение в художники. Эссе.
Андрей Воробьев. Дворовый шансон. Пародии.

SnowFalling

Роман ВСЕВОЛОДОВ

Праздник

Рассказ

– А он не задохнется так? – спросила Ритка, и все посмотрели на Петю, который вот уже минут пятнадцать, наверное, сидел за столом, уткнувшись лицом в тарелку с недоеденным салатом. Несколько раз эта тарелка громко звякала, когда он пытался приподняться, но потом все-таки опять возвращался в прежнее положение. Никто не обращал внимания на Петьку. Он, к счастью, сидел с края, и его голова не мешала гостям накладывать себе все, что стояло на столе. А вот Ритка всерьез стала волноваться, что он задохнется. Может, она была тайно влюблена в него. Ведь не волновалась же она за Митю, уснувшего на другом конце стола и тоже вот-вот готового рухнуть лицом в тарелку.

Двое Митькиных друзей, сидящих рядом с ним, нервно переводили свой взгляд с Митьки на часы и обратно. Они, кажется, сделали ставки, на какой минуте лицо их друга окажется в тарелке. Но он не оправдал возлагаемых на него надежд. Вместо этого он откинулся назад и захрапел, заглушив своим внушительным храпом гул застольных разговоров, в которых слова были похожи на проституток, которые путаются со всеми подряд. От этого храпа на другом конце стола проснулся Петр, и, приподняв лицо от тарелки, сказал:

– Вот это застолье! Кажется, для нас режут поросенка!

Из-за салата, облепившего его лицо, и свисавшего с его век, как гроздья винограда с ветки, он ничего не видел. Ритка взяла салфетку и стала вытирать ему лицо, сильно покраснев при этом. Теперь-то уж никто не сомневался, что она в него влюблена.

А Митька все-таки упал, но совсем не так, как этого ожидали. Просто вскоре завязалась драка, и одному из дерущихся почему-то в качестве оружия понадобился именно тот стул, на котором сидел Митька.

Лежащий на полу, у наших ног, не окруженный более разнообразием яств, Митька представлял уже совсем жалкое зрелище. Если всего несколько мгновений назад он был похож на пресыщенного римского патриция, упившегося до невозможности, то теперь он гораздо больше напоминал какого-нибудь бомжа, обессилено рухнувшего у ног тех, у кого он просил подаяния.

Никто не спешил поднимать Митю – Ритка все терла салфеткой лицо Пети, а все остальные были поглощены дракой, следя за ней, словно за выступлением римских гладиаторов.

Дима воинственно размахивал стулом, который он вырвал из-под Мити, обрекая его тем самым неизвестно сколько времени влачить самое жалкое существование у наших ног. А Сашка ухватился обеими руками за ножки стула, словно за рога разъяренного быка. Дима, занесший стул над своей головой, действительно, чем-то напоминал быка на арене, а Саша – самоотверженного матадора. Причем те нечленораздельные звуки, которые произносил Дима, были очень похожи на те, что издает реагирующий на красную тряпку бык. Конечно, хозяйка не допустила бы того, чтобы в ее квартире разыгралась коррида, но ее в этот момент в квартире не было. Она пошла за водкой в сопровождении одного из гостей. Кажется, им хотелось побыть вдвоем.

Вообще-то водки должно было хватить. Бутылок на столе было почти столько же, сколько гостей за столом. И все-таки все видели, что катастрофически не хватает уже ни водки, ни тостов. В пятнадцатый раз пить за хозяйку казалось пошлостью, и поэтому тосты становились все неожиданнее. Кирилл предложил выпить за орангутанга, которого он только вчера видел в зоопарке.

– И глаза у него такие жалостливые-жалостливые, – со слезами в голосе произнес Кирилл. – Мне его так жалко стало. Так жалко. Что за жизнь у человека! Так выпьем же за орангутанга. Пожалуйста, - проскулил Кирилл, увидев наши растерянные лица. Не всем хотелось пить за какого-то орангутанга. Но, глядя на готового заплакать Кирилла, мы решили выпить за здоровье незнакомого нам животного.

Ирка, хозяйка квартиры, которая собрала нас всех на свой день рождения, и Костя, пошедший с ней за водкой, задерживались. Видно было, что нервное напряжение растет с каждой минутой. Оно всегда так стремительно растет, когда застолье еще не закончилось, а выпить уже нечего.

Кто-то, чтобы прервать воцарившееся вдруг для всех тягостное молчание, стал рассказывать какой-то длинный анекдот, но, рассказав его только до середины, вдруг оборвал его и, вынув из пиджака сигареты, закурил.

– Так что там дальше? Чем кончается-то этот анекдот?

– Ааа! – махнул рукой рассказчик, и в глазах его заблестели слезы. Надежда услышать продолжение анекдота была потеряна.

Рассказчика я даже по имени не знал. Некоторых из гостей я видел впервые. Ирка пригласила на свой день рождения двадцать человек. Она жила в такой огромной квартире, что мы в ней поместились без труда. С Ирой я дружил последние три года, познакомившись с ней в литературном обществе «Молодой Петербург» при Союзе Писателей. Там собирались два раза в месяц непризнанные гении и мучили друг друга своими сомнительными шедеврами. Кто бы ни читал свои рассказы, все начинали сверлить его своими взглядами, открыто выражающими мучительное ожидание того, когда же это все, наконец, закончится. Те, кто ходил в «Молодой Петербург» давно, уже знали, что обсуждение рассказов здесь что-то вроде нагрузки, которую раньше давали к книгам. Что-то вроде Ленина к «Трем мушкетерам». Собирались-то для того, чтобы потом пойти вместе куда-нибудь. Мы разделялись. Кто-то шел выпить кофе, кто-то водки.

Я долго метался из одного лагеря в другой. Водка вызывала во мне отвращение, но я чувствовал, что с теми, кто пьет водку, мне почему-то гораздо интереснее, чем с теми, кто манерно вдыхает аромат свежевымолотого кофе.

В общем-то, сейчас они и собрались у Ирки, но многих я не знал, потому что она была не только писательницей, но еще и художницей. Как раз накануне своего дня рождения ей удалось продать очень дорого в «Лавке художника» сразу три своих картины и устроить на эти деньги праздник для своих друзей. Она рассказала об этом, и в глазах художников, которых за столом было примерно столько же, сколько и писателей, сразу появилось какое-то барское высокомерие. Ведь известно было, что за последние пять лет Ирка опубликовала лишь два рассказа, да и то один из них за свои же собственные деньги.

– Что ж они ходят-то так долго, неужели все магазины закрыты? – нервно постучал вилкой по столу Димка.

– Наверно, целуются уже в парадной какой-нибудь. Или уже к «делу» перешли, – сказал Саша.

Я даже испугался, когда увидел, как глаза Димки налились кровью. Хотя этого можно было ожидать. Ведь Дима был влюблен в Иру, между ними даже были какие-то отношения, но они расстались, хотя остались друзьями.

Однако Дима продолжал любить Ирку, и Саша знал это. Но в первые секунды, когда вдруг в мгновение озверевший Димка вскочил из-за стола, он растерялся – он не ожидал такой реакции застенчивого, всегда стеснительного влюбленного.

Дима схватил стул, на котором сидел спящий Митя. Свободных стульев не было, а завладеть стулом, с которого и так потихоньку сам сползал Митя, видимо, представлялось наиболее легким. Он просто ускорил это сползание.

Никто не бросился разнимать дерущихся. Все понимали, что в ожидании водки наблюдение за ходом поединка было не худшим развлечением. Хотя Ритка все-таки сказала: «Ну, мальчики, хватит вам, ну перестаньте!».

Саша, ухватившийся за ножки стула, вдруг споткнулся и упал, увлекая за собой разъяренного противника. Два «гладиатора» сцепились на полу, и вдруг я увидел какой-то дикий ужас в глазах Саши, когда рука Димки коснулась кармана Сашиного пиджака. Он молил взглядом своего противника прекратить поединок, видно было, что он готов был безоговорочно признать свое поражение – никто не понимал, почему. Ведь он был намного сильнее.

Дима, казалось, понимал больше, чем остальные. Он, щупая карман Саши, уже чувствовал себя так, словно щекотал пятку Ахиллесу. Саша хотел броситься бежать, но Димка уцепился сзади и, запустив руку к нему в карман, успел вытащить два бутерброда с черной икрой, завернутые в салфетку. От просвечивающего через нее черного цвета веяло магией цвета рулетки.

Саша был похож на затравленного зверя. Он обвел всех присутствующих таким взглядом, словно бы мы были палачи, которые собираются казнить невинную жертву. Потом он подбежал к окну, открыл его и вскочил на карниз.

– Да подавитесь вы своей икрой!

Рита бросилась на колени перед ним. Петино лицо, которое она так старательно вычищала салфеткой, возвратилось на место своего недавнего пребывания – в ту же тарелку, с тем же самым салатом.

– Пожалуйста, не надо, Саша! – умоляла Рита.

– Да он просто убежать хочет! – насмешливо произнес Дима, чувствовавший себя победителем. Видно было даже, как пульсируют его мышцы под рубашкой, – ты что забыла, что здесь первый этаж?

Рита растерянно захлопала глазами, чувствуя, что выставила себя на посмешище, - теперь будут думать, что она влюблена еще и в Сашу.

Саша сильно покраснел.

– Я…я тоже забыл, – лепетал он, – я правда хотел…правда из окна выброситься.

Он сел за стол и закрыл лицо руками. Кто-то сочувственно похлопал его по плечу, кто-то отодвинул от него подальше бутерброды с икрой.

Я всегда пил водку с отвращением, но тут вдруг пожалел, что ее нет. Мне все показались вдруг таким чужими. Но это чувство исчезло через мгновение, потому что со мной вдруг заговорила сидящая слева от меня девушка. Она время от времени просила меня что-то передать со стола, но заговорила со мной о чем-то, не имеющем отношение к еде, только сейчас.

– А вы писатель, да? – спросила она.

Я подумал: «Какое счастье, что я забыл дома удостоверение члена Союза Писателей. А то не удержался бы, вытащил, стал бы молча демонстрировать девушке в ответ на вопрос, писатель ли я».

– Да так, – сказал, – пишу что-то. А вы рисуете, да?

– Да, – улыбнулась девушка и тут же сказала: – А давайте, я вас нарисую. Есть в вас что-то выразительное, что-то такое, что хорошо ляжет на холст.

Я задумался: «Что это такое во мне хорошо ляжет на холст?».

– Да не смущайтесь, – улыбнулась девушка, – голым позировать не придется.

Я и правда немного засмущался, но не потому, что представил, что придется позировать голым. Просто я чувствовал, что разговор наш завязался не просто так.

– Меня Оля зовут, – сказала девушка, протянув мне руку.

Я подумал: «Поцеловать ее или пожать?». Все-таки осторожно коснулся ее губами. И вдруг ощутил на губах какой-то очень приятный вкус.

Я, как и все другие, много выпил в этот вечер, но почувствовал опьянение только сейчас, когда поцеловал руку этой незнакомой мне девушки. Все окружающее вдруг мгновенно затянулось какой-то пеленой. Я видел только ее лицо. Мы что-то говорили, но у меня было ощущение, что говорю не я, а кто-то другой. Слова уже были условностью, ничего не значащими звуками, сотрясающими воздух. Важно было только одно – ее глаза. Я чувствовал, что тону в них.

Тут вернулась, наконец, Ирка с Костей, которые принесли и водки, и вина. Все так этому обрадовались, что даже не сразу заметили явные следы помады на Костином лице.

Я уже не слушал, что говорят все остальные, кроме Оли. Это было неважно. Видел, как всплеснула руками Ира – очевидно, ей рассказали про драку, которая произошла в ее отсутствие.

Начались танцы, и я уже хотел было пригласить Олю, но тут зазвонил мой мобильный телефон и я, извинившись, вышел в другую комнату.

Позвонил отец и спросил, могу ли я перезвонить с простого телефона. Я подумал, что ответить. Значит, он знает, что предстоит какой-то долгий разговор. Но я ответил, что могу.

Последний раз я говорил с ним год назад.

Я вышел на кухню, чтобы никто не слышал, что я говорю.

– Старик, извини, - начал он, и я чувствовал, что ему очень неловко, – если ты занят, скажи…

Я уже понимал, что ему неловко оттого, что он звонит мне просто так, без всякого повода, просто чтобы поговорить.

Мои родители развелись, еще когда я учился в восьмом классе, классе в одиннадцатом мы совершенно перестали общаться с отцом. Несколько раз виделись случайно. Тогда он ушел к другой женщине, и был с ней счастлив. Два года назад она его бросила, и он остался один. Он тяжело болел в последнее время. Но я съездил к нему только один раз. Не потому, что я его не любил, – просто испытывал какую-то неловкость. Так стыдишься нищих или калек, чувствуя перед ними какую-то вину.

– Старик, может, ты приедешь ко мне сегодня…у меня тут коньяк есть очень дорогой. Подарили. Уже месяц стоит. Потому что только с таким же дорогим человеком могу его распить. Ну, как?

Я с грустью подумал, что, вряд ли кто-то сейчас делает ему такие дорогие подарки. Наверное, специально купил. Может, на последние деньги.

– Ну, как, приедешь? – спросил он. – Не, ты не подумай, я не навязываюсь…

Ехать было недалеко. Мне представился отец – старый, больной, стесняющийся своих слов, разливающий коньяк и старающийся при этом не смотреть мне в глаза.

А там, за дверью, рядом, – музыка. Там танцуют. Там весело. Бутерброды с черной икрой, торт со свечами… И, главное, там Оля. Оля.

И тут она вошла.

– Там танцуют, – сказала она, – меня уже четыре раза приглашали. Я не могу больше тебя ждать.

– Слушай, я не могу, наверное, – сказал я в трубку.

– Да, ладно, старик, – сказал отец, – я все понимаю, я не обижаюсь. Я люблю тебя.

Я тоже хотел сказать эти же слова. Я знал, как они сейчас нужны ему. Как они ему помогут. Эти три слова спасут его хоть ненадолго от одиночества и сделают его счастливым на целый вечер. Но что-то не давало мне их произнести… Страх показаться сентиментальным, боязнь пафоса, робость… Да тут еще и Ольга рядом.

Она подошла ко мне и обняла меня за шею.

– Ну, скажи еще, что ты разговариваешь с мамой, и сейчас скажешь ей на прощание «я тебя люблю».

– Ладно, пока, созвонимся, – сказал я в трубку, и только уже, попрощавшись, понял насколько холодным, чужим голосом я произнес эти слова.

– Я не спрашиваю тебя, с кем ты говорил, – игриво произнесла Ольга. – Губы не для слов. Они – для поцелуев.

И она поцеловала меня в губы.

– А теперь пойдем танцевать!

Потом мы очень долго танцевали. Гости решили не расходиться до утра, и Ира с Костей опять пошли за водкой, на этот раз не возвращаясь еще дольше, чем в первый раз.

Я уже плохо помню, что было потом. Помню только то, что постоянно были заняты ванная и туалет.

Мы уже целовались с Ольгой за столом. Но сладость поцелуев мешалась с горечью мыслей об отце.

Я вышел на кухню позвонить ему, но телефон не отвечал. Набрал номер еще раз. Опять никто не подошел. Я постоял на кухне, ожидая, что Ольга придет ко мне. Мне хотелось остаться с ней вдвоем, но она так и не пришла.

А когда я вернулся в комнату, то увидел, что она целуется с Сашкой – тем самым, который спрятал бутерброды с икрой в карман и хотел выброситься с окна первого этажа. Я сел за другой конец стола и впервые за весь праздник предложил тост. За любовь. Ольга усмехнулась.

На другой день мне было очень плохо. И не только из-за похмелья. Я ведь предчувствовал, что что-то должно произойти. Все мы смертны, и случилось то, что рано или поздно случается со всеми.

И я до сих пор думаю: почему я не произнес тогда всего три слова, которые сделали бы счастливым моего отца?

Всего три слова.

Всего три.

____________________________________________________________

Роман Всеволодов – прозаик, драматург, автор книг «Гемофилия», «Верность королевы» и других, член Союза писателей России.

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.