ЕПИФАН И ЛЕЙЛА

Рассказ

Снег в начале марта в лесу, в полях, и на всем пространстве вокруг деревни Перепутье темнеет, тяжелеет, оседая стареет, становясь крепким, образуя «насты», которые словно соединяют зиму с весной. Звери и птицы, покоряясь инстинкту и предчувствуя наступление теплых дней брачного периода, оживляются. Голоса их становятся громкими, призывными. Домашняя живность преображается. У петухов гребни, а их три на всю деревню Перепутье, словно вызревая, ярчеют, клювы заостряются, шпоры на лапах оттопыриваются, как напоказ. Голоса будоражат всю деревню, состоящую из семи жилых не закопченных домов, в которых доживали свой век шесть старух и три старика. Однажды утром в это время года появился бык. Он, задрав хвост и страшно мыча, пробежал по деревне, напугав всех до смерти.

– Откуда взялся бык? – спрашивали друг друга жители. Ферма есть недалеко, но она давно развалилась, и там ничего нет. Сбежал из районной бойни, думали они, то ли жалея и радуясь за животное. Это событие не давало покоя старикам, оторвав их на время от телевизоров. Они вспоминали о своей молодости, громко вздыхая, когда были силы держать коров, телок, бычков. Один из жителей Василий Жарков, бывший счетовод колхоза, ныне глубокий пенсионер, занятый в последнее время подсчетом спившихся до смерти односельчан и уехавших в города, авторитетно заявил:

– Он не местный, наши быки так не бегают и голову держат вниз, а этот закидывает вверх и хвост дугой. – Может он хмельной? – говорили, смеясь, односельчане.

– Тем более, у нас пьют только люди, а не быки, – отвечал он.

– Тогда откуда эдакий взялся? – спрашивали его.

Счетовод молчал, затягивая паузу, словно подсчитывая в уме трудодни. – По всем приметам из Испании, – произносил он, задумчиво сжимая и без того тонкие губы.

– Как он сюда попал?! – дознавались у него старики.

– Сбежал! – его вез бизнесмен товарняком. – И он называл фамилию его. – На корриду, а бык возьми, да и сигани. – И для пущей важности добавлял: – Торро!

Но так как в деревне у нас не осталось ни одной невесты-бурёнки, а только четыре козы и козёл, то ему ничего не оставалось, как ретироваться.

Случай с быком на самом деле был прозаичней. В действительности предприниматель решил отстроить старую заброшенную ферму, стоявшую без крыши не так далеко от деревни Перепутье, завез телок и бычка под кличкой «Желанный». Бычок оказался с норовом. Скотник, ухаживающий за ним, старался переломить его норов, охаживая бедное животное палкой. Но все было бесполезно, даже хуже того, такое обращение возымело противоположное действие. Завидев своего обидчика во время прогулки, Желанный начинал рыть передними копытами землю, истошно мычать, реветь, предупреждая противника; глаза его наливались кровью, наводя страх на собравшихся работников и скотника, который тут же исчезал. Вскоре с чьего-то бойкого языка его прозвали «бычьим зятем». Это было последней чашей терпения. Он пробовал уговорить хозяина продать бычка, но тот не соглашался. Мысль об избавлении от норовистого животного ни на минуту не оставляла скотника в покое. И вот решение найдено. Однажды, заранее открыв наружные ворота на улицу, он угостил бычка пойлом, разбавленным водкой.

Охмелев, Желанный выскочил на волю. Задрав хвост, страшно мыча, он помчался во весь дух. Таким его и увидели сельчане в Перепутье. Появление бычка произвело сильное впечатление на старика Епифана, проработавшего всю жизнь в колхозе «Красный пахарь» со своей старухой Дарьей, и получавший, подобно другим старикам, мизерную пенсию. В последнее время у Епифана появился свой бизнес, по его словам так называемый «приварок». Он плел корзины, вырезал из певучей березы свистульки, туеса, солонки, а из других пород деревьев умудрялся мастерить самовары, расписывая их райскими птицами и краснощекими девицами. При этом припевая и приговаривая:

– Вот как ладно выходят у меня птицы-девицы. Денег сгребу кучу!

И еще одно увлечение родилось у Епифана. Зимой от нечего делать он закрывался в «боковушке», чтоб Дарья не совалась. Приносил корм петуху и усиленно занимался его дрессировкой.

Летом и осенью по выходным, нарядившись в вышитую цветную рубаху, он располагался у людного места, где останавливался автобус, следовавший в районный центр. Здесь Епифан продавал свой товар, пел старинные песни под свистульку, а петух кружился, вытягивая ногу и кукарекая, привлекая людей.

Дарья тут же продавала грибы, ягоды.

Под старость он стал, мягко говоря, прижимистый, сам распоряжался деньгами, не доверяя Дарье, требуя отчёт у нее. Всё содержимое прятал под рубахой. До того дошло, что он ходил с вывернутыми наружу карманами, чтоб никто не посмел просить в долг денег. В тот день, когда по деревне пробежал бык, Епифан даже забыл, выходя на улицу, вывернуть карманы. Дома не спросил у Дарьи отчёт. Вздыхая, повторял: – Сиганул бык-то с товарняка!

– И что ты заладил, бык, бык! Жалеешь что ли? – говорила Дарья с упреком.

Епифан молчал, углубившись в себя.

– Лучше бы о сыне побеспокоился, как он в городе с семьей перебивается.

– Что тебе сын?! – обрывал ее Епифан. – Он уже отрезанный ломоть!

– Так-то оно так, отрезанный! – соглашалась Дарья. – Однако хоть с седой бородой, но сын для матери родной!

На том разговор и заканчивался. Время шло, совершая круговорот, сменяя дни на ночи, праздники на будни, печали на радости и наоборот. Постепенно, а у кого-то сразу же забылся случай с быком, иногда скользя в памяти на какое-то мгновение и исчезая.

Но никто не догадывался, что в душе Епифана всколыхнулось при появлении на улице бычка, даже жена Дарья, да и никому не было дела! А у него зазвучала тонкая живая струна, соединяющая настоящее с прошлым. Воспоминание, словно крутое течение, уносило его к далеким берегам детства.

– Цоб цобэ! – слышится из далёкой послевоенной весны. Он, двенадцатилетний пацан в красной рубахе, сшитой матерью из ее юбки за две ночи, бежит по полю, которое кажется без конца и края, а за ним бычок, подгоняемый старшим братом Васей. В семье он хозяин, отец погиб, а мать с утра до ночи работает на ферме, ей не до них.

– Цоб цобэ! – покрикивает брат. Запряжённый полугодовалый бычок Шалун то бежит, не останавливаясь, то неожиданно бросается в сторону, волоча за собой плуг, увлекая брата.

А если я упаду, ведь бычок может растоптать меня, боязно мелькает в голове Епифана. Хоть Шалун любит меня и понимает, облизывает шершавым языком, как бы причёсывая, но все-таки боязно.

И он бежит, бежит, не оглядываясь.

– Ты что припустил?!

– Ошалел что ли?!

– Оглашенный!

– Шалун-то выдохнется! – кричит брат, ему уже четырнадцать и он чувствует превосходство над Епифаном.

Незаметно весна уходит в вечность. Является нарядное лето с белыми венчальными ночами. Всё вокруг цветет, благоухает, бродят молодые живительные соки в деревьях, травах. Живность, отощавшая за зиму, блаженствуя, наедается досыта, до отвала. Жители собирают щавель, крапиву и другие съедобные травы, добавляя в свой бедный рацион. Лето на Севере короткое и природа, как бы боясь не успеть расцвести, торопится отдать все силы. Птицы поют, словно признаются в любви всему окружающему, звери подают голоса. Звуки, соединяясь, создают музыку, будто кто-то свыше вдохновляет природу во имя торжества жизни и любви на земле.

– Цыгане, цыгане! – тормошат память Епифана выкрики мальчишек-ровесников.

– Пойдём глядеть!

Цыгане раскинули шатры и развели огнища. Говорят, ночами они куют деньги, много денег и все золотые червонцы!

– Вот интересно! Отчего тогда они воруют и попрошайничают? – спрашивает Епифан.

– А чтобы их не заподозрили в этом нечистом деле! – говорит приятель Витька.

– Старых цыган у них не бывает, а все молодые. Они стариков обменивают на молодых! Денег дадут в придачу тышшу или две и обменяют старика или старуху на двух молодых! – говорит снова Витька.

– Во, врать-то! – вступает в разговор Федюха. – Я сам видел старика-цыгана с серьгой в ухе.

– Это тебе показалось, что он старый, на самом деле молодой.

– Может ещё не успели его обменять или придачу запросили большую, – произносит неуверенно Витька.

– А где их обменивают? – спросил снова Федюха.

– Знамо на базаре, – ответил Витька.

– Я что-то не слыхивал! – вступает в разговор Епифан, – чтобы стариков на базаре обменивали на молодых с придачей!

– Ведь это не так просто! – говорит снова Витька. – Подходит, к примеру, эдакий ухарь к цыгану, мигнет глазом, кукарекнет в ухо, значит сделка совершится. Тут же цыган даёт пачку денег, не глядя, а тот ощупает деньги и в карман. Затем забирает старика, приводит на это место двух молодых цыган и дело с концом. А если ухарь свистнет в ухо, они расходятся, будто ничего и не было.

И вот однажды Епифан поспорил с Витькой о том, что он подойдёт к старому цыгану с серьгой в ухе и разузнает о деньгах, которые они куют по ночам и обмене стариков на молодых.

– Ты думаешь, мне слабо?! – задиристо спросил Епифан.

Витька, струхнув, бросил: – Так он тебе и скажет! Жди! Да ещё плёткой до смерти запорет! Не связывайся!

Тогда Епифан уговорил Федюху, и они поздно вечером пошли к цыганам.

По дороге долго молчавший Федюха вдруг выпалил:

– Давай спрячемся в кустах, чтоб не заметили нас. Оттуда будем наблюдать. Лишняя осторожность не повредит, а то все может случиться, – загадочно сказал он.

Огнище и шатры ребята заметили еще издали. Приближаясь, они напрочь забыли, что им надо спрятаться в кустах для наблюдения. Заманчивый свет огнища и шатры притягивали их. Очутившись у табора, увидели на берегу небольшой речки два шатра, за ними паслись жеребёнок и две лошади. Около одного и полыхало огнище, языки пламени которого казались весёлыми, бесноватыми пляшущими чертиками. Сюда и собрался весь табор. Старый цыган с подслеповатыми глазами и серьгой в ухе, двое молодых мужчин, две женщины и четверо подростков, один маленький мальчик, лет трех. Кто сидел, кто хлопотал около огнища. Странно, но никто не обратил внимания на Федюху и Епифана. Только старик с серьгой сказал что-то молодому, и он принёс ему гитару. Задумчиво перебирая струны, он запел, если можно было назвать это пением. Скорее всего, из его груди вырывались рыдания, в которых выразилась цыганская нелёгкая кочевая жизнь. И ещё что-то такое, что выше нашего понимания. Вдруг все неожиданно запели народную цыганскую песню «Ручеечек-Ручеек». Она захватила ребят какой-то внутренней необузданной силой, хоть они и не понимали ее слов, заставляя слиться с ней, то, вызывая непонятное беспокойство, то разжигая весёлость. Незаметно во время пения цыгане пустились в пляс, включая подростков и трехлетнего малыша. Всё пришло в движение, в экстаз. Иногда казалось, что они исполняют неизвестные до сего времени ритуальные пляски огня или жизни. В этом, казалось, вечном кружении цыгане словно бросали вызов всему миру.

Они будто пытались вырваться из этого образуемого ими круга, но он крепко держал их в объятиях и не мог, и не хотел отпустить на волю. Дикие выкрики цыган – Романэ! Чавэлла, ай нанэ, дари, дáри, – визг цыганок заглушали звуки гитары, струны которой неистово теребил и колотил старик-цыган с серьгой. И тут перед Епифаном возникла девочка-подросток с устремлёнными сверкающими глазами. Она почти не двигалась. Вытянув руки, трясла плечами, напоминая птенца, который трепыхаясь впервые вылетает из гнезда. Ему захотелось погладить или хотя бы коснуться ее. Что-то тревожное и одновременно радостное вспыхнуло в его душе. Испугавшись и не понимая, что происходит с ним, он дернул Федюху за руку и сказал:

– Пойдем!

Но тот прошептал в ухо:

– Погоди ты, успеем!

В эту минуту раздался окрик: – Лейла! – Каро – иди сюда!

И девочка исчезла. Возвращались они молча. Только Федюха сказал, вздыхая:

– Как же мы опростоволосились?! Забыли спрятаться в кустах на ночь, чтоб подглядеть, как они деньги куют.

– Иди, прячься, ещё не поздно, а мне неохота, – сказал Епифан.

– Боязно одному! – проговорил Федюха. И они замолчали.

Прошло дня три с того вечера. Мысли о Лейле не покидали Епифана. Хоть он не очень запомнил ее, создавая свой фантастический образ. Она являлась ему каждый раз по-разному: то грустной, то весёлой, то смеющейся. Он в своем воображении обнимал и целовал ее. Странные и непонятные чувства беспокойства и желания, пугая и радуя, впервые посетили его, бросая в жар.

Епифан в эти дни сторонился приятелей, боясь выдать себя. Втайне надеясь сходить опять в табор. Ему хотелось увидеть Лейлу и открыться ей. Мечтая, он думал: исполнится мне восемнадцать, я женюсь на ней. А может она вовсе и не любит меня?! – засомневался Епифан.

– Да нет – любит! – Только не даёт знать. – С первой встречи кто признается?

– Мы даже не говорили с ней! – своими размышлениями он поделился с Федюхой. Витьке Епифан не доверял. Он ещё тот зубоскал! На всю деревню ославит! А с Федюхой поговорить можно. Он настоящий мужик! – рассуждал Епифан.

Послушав его, Федюха присвистнул и, посмотрев на него как на полоумного, рассмеялся.

– Ты что, опупел?! Оцыганишься, будешь кочевать, воровать! Почернеешь! А как постареешь, тебя обменяют на двух молодых с придачей! Да и Лейлу не отдадут за тебя. Ее продадут богатому цыгану. Мой совет: выкинь всё это из башки! Что ты нашел в цыганском отродье? Неужели у нас девок мало! Вон почти в каждом доме по девке! Любую выбирай, не зевай! Я вчера с Дуняшкой Закваскиной учился целоваться. Представь себе, научился! Теперь любую зацелую в усмерть!

Прошло ещё три дня. И вот когда однажды Епифан пас на лугу своего бычка, наблюдая за всем, что происходило вокруг, заметил вдали мужика, но тот быстро исчез в кустах. Епифан даже не успел разглядеть его.

– Кто же это? Если наш, деревенский, то отчего не подошёл ко мне?! Мы же все знаем друг друга! Нет, что-то тут не так! А может старый цыган?! Тот, что с серьгой в ухе?! – неожиданно подумал он.

– Зачем он прячется в кустах?! Не за бычком ли пожаловал?! Надо уходить с ним поскорее!

Он инстинктивно почувствовал, что кто-то наблюдает за ним из кустов.

– Да нет, какая чепуха?! – подбадривал он себя. Мне только так кажется. Надо перекреститься. Епифан перекрестился, подражая матери, шепча: – Господи, спаси и сохрани!

Скорее всего, это Илья Шаров, подумал он, хотя ему без году девяносто, а он бегает как лось по лесам. Если его спросят: чего ты ищешь кажинный день в лесу, а он в ответ:

– Вчерашний день!

А на самом деле дед Илья ищет роднички-пряталки, где земля прячет прыгучую воду. Она проникает в неприметные места. Илья упадет на колени, прочтет заклинания, прильнет губами, глотнет прыгучей воды и сразу же помолодеет. Из леса бежит вприпрыжку жених-женихом.

Раздумывая об Илье, следя за бычком и бросая взгляд в сторону, где скрылся мужик, Епифан не заметил, как к нему подошла Лейла. Она тихо что-то проговорила по-цыгански. Он вскочил.

– Сиди, – сказала она. – А я рядом! Ты фартовый парень! Я тебя люблю, желанный мой!

И она поцеловала его в губы. Обнявшись, они легли в траву. Лейла как змея обвилась вокруг Епифана, вздрагивая, то смеялась, то рыдала, выкрикивая от страсти непонятные бессвязные слова. А он, охмелев, неумело ласкал ее. Что было дальше, Епифан уже не помнил. Время растворилось в нем. Опомнился, почувствовал холод и обнаружил, что лежит один среди поля, ночью. Огляделся: «Где я? Где Лейла, где бычок-Шалун?» Подхватился от страха и побежал по местам, где пас бычка раньше. Но напрасно Епифан плакал, звал бычка. Его и след простыл. Утром вся деревня пустилась на поиски, но так его и не нашли. Вспомнив про цыган, пошли туда, где остановился табор. Но, увы, там уже никого не было.

Только торчали копья от шатров и остатки потухшего огнища, обгоревшие сучья деревьев, обрубки, следы тележных колёс и лошадей. Вокруг разбросан разный ненужный хлам. Во всем виднелись приметы бегства. Выругав цыган на чём свет стоит, люди постепенно разошлись по домам.

Епифан долго не мог и не хотел верить в то, что случилось. Когда понял, пришла сумасшедшая мысль уехать, убежать или даже умереть. С годами образы бычка и Лейлы в памяти Епифана потускнели и пропали. И вот теперь вернули его в то далекое время, словно он вовсе не расставался с ними, а пропахал и пробежал с бычком и Лейлой всю жизнь, чтоб вернуться в детство.

__________________________________________

Зинаида Такшеева – поэт и прозаик, автор книг «Сны в белую ночь», «Осенний дуэт» и других, член Союза писателей России.