СИМПОЗИУМ

Реплика

Как-то осенью, не так давно, в Государственном Эрмитаже при участии Института PRO ARTE, Общества британских друзей Эрмитажа, Генерального консульства США в Санкт-Петербурге, при поддержке Christie’s, при содействии Французского института в Санкт-Петербурге, CEC ArtsLink, Lauder Travel Fund of MoMa’s International Council, состоялся Международный симпозиум по проблемам современного искусства.

Нам, же, участникам этого форума, страшно повезло.

Было много влиятельных галеристов в жеваных брючках, музейщиков было много, были ну такие всякие художники, культурологи в ботинках на босу ногу, кураторы там, модераторы и профессиональные едоки, надлежаще информированные о ближайших фуршетах. Были-с и Михаил Борисович с шарфом, улыбались, но и в улыбчивом виде очень уж походили на чеченского заложника: не печалуйтесь, мол, обращаются тут со мной хорошо. Создавалось устойчивое впечатление, что весь этот триумф прогресса был ему, Михаилу Борисовичу, маленько чужд.

На симпозиуме был озвучен ряд актуальнейших проблем в сфере современного искусства, в том числе и проблема рождаемости в германском городе Берлин. Имена докладчиков (критиков, кураторов и модераторов) были разной степени сложности, какие-то выскользнули навсегда, какие-то вонзились в мозг.

В целом же симпозиум был своевременным, и переоценить его роль невозможно. Присутствующие испытали чувство глубокого удовлетворения, а рамки представлений о современном искусстве были раздвинуты. По ходу дела оказалось, что есть такие оригиналы, которые даже в раздвинутых рамках современного искусства умудряются идти не в ногу со всеми. Довольно загадочное обстоятельство. По крайней мере, рядовое воображение тут бессильно.

Что касаемо искусства личной инициативы, традиций мейнстрима и неокультурных практик ХХ века, то советские люди, помятые тоталитаризмом, как выяснилось, серьезно отстают. В качестве иллюстрации этого печального обстоятельства была изложена краткая история одного несостоявшегося действа. Так, некий глубокоуважаемый человек Чензен (китаец, что ли?) в 1991 году, оказывается, жег собрания Маркса-Ленина, а заодно и материалы исторических наших съездов, что были вынесены из библиотеки Русского музея во двор. Как глубокоуважаемого человека занесло во двор Русского музея, в докладе отражено не было, но раз уж представилась возможность совершить гуманистический акт на халяву, он, надо полагать, и пытался его совершить. Пожарная служба Русского музея хунвэйбинский порыв Чензена категорически не поняла – не готовы были пожарники к перформансам в 1991 году, – и актуальный художник был выдворен на улицу, то есть практически депортирован.

Симпозиум оказался познавательным во всех смыслах. От мадам Анды Роттенберг мы узнали, что варшавское восстание в августе сорок четвертого было вовсе не против фашистских оккупантов. (Какие фашисты, при них – судя по всему – было замечательно; как-никак Освенцим и крупнейшее в Европе варшавское гетто). Восстание же было против грядущего коммунистического режима в лице советских войск. А мадам Анда оказалась не такой простушкой, как советские войска предполагали, и зря войска пытались числом жертв завуалировать свою истинную подлость. Вся гнусность стала совершенно очевидна чуть позднее, когда Сталин на противоестественные советские деньги построил в Варшаве Дворец Культуры. Даже целый комплекс. И цинично назвал это дружественным актом. Ведь для комплекса был уничтожен жилой квартал. Не во время строительства уничтожен, еще в 1944-м, но руины-то были свои, независимые, польские. Здание Дворца, конечно, высоченное, площадь комплекса огромная, архитектура для Польши беспрецедентная, но докладчик с трибуны мечтала, что скоро все это снесут к чертям собачьим, и наконец-то варшавяне на прежних руинах начнут волеизъявляться творческим образом.

Возможно, доклад был написан 20 лет назад, возможно, деятели современного искусства плохо информированы о горбачевских реформах, возможно, плохо информируют только поляков, возможно, сами поляки не хотят останавливаться на достигнутом и свою борьбу с коммунистическим режимом будут продолжать в одиночестве и до последнего вздоха.

Иосиф Бакштейн (Россия) обвел нас всех товарищеским взглядом и стал стремительно недоумевать в том смысле, что Юрий Гагарин уже полвека по космосу летает, а наши студенты-художники все еще пишут этюды. А это уже не принято. (Хотя, кем не принято-то?) Он, Иосиф Бакштейн, Россия, посетив творческую дачу, словно побывал в каких-то там годах прошлого столетия. Ему сочувствовали, но, как-то не искренне, не до конца. Помилуйте, голубчик – даже хотелось возражать ему, – ведь вдоль реки Амазонки бегают голые люди, они бьют острогой крокодила и воруют птичьи яйца, у них есть свое примитивное искусство, и если оно представляет хоть какую-то ценность, то своей уникальностью. Этих голых людей можно включить в общемировой процесс – на стезе инсталляций ничего особенного они не выдадут, а уникальность свою утратят. Кстати, Иосиф, ровно год назад появилась Конвенция ООН по вопросу охраны и поощрения разнообразия форм художественного самовыражения, и в этом смысле весь симпозиум откровенно лепит горбатого. Ибо в преамбуле Конвенции, в пункте 8 значится: признавая важность традиционных знаний как источника нематериального и материального богатства... А в пункте 9 говорится об угрозе их исчезновения и т.д. Со всеми же остальными пунктами Конвенции можно ознакомиться, уважаемый, в Интернете. (Нет, все-таки деятели современного искусства очень плохо информированы).

Какой-то высокий неинтересный человек в свитере показал мастер-класс, изощренно и долго теоретизируя. В целом доклад его был довольно бессмысленный. Бессмысленный и беспощадный. А в комментариях докладчик неподдельно возмущался консервативностью музеев. Но и этот гнев был немножко странен, поскольку conservation – значит сохранение.

А молоденький немецкий модератор, дитя совсем, с волнением говорил о выставке-инсталляции «Нападение инопланетян», и видно было, что судьба землян ему не безразлична. Американский куратор поопытней спокойно говорил о выставке другого, чисто философского плана, на ней, как антитеза доминирующим представлениям о мире, были представлены деревья вверх ногами.

А вот довольно лысый галерист Гарри Любке из Германии хотел бы зарабатывать больше, но аренда стендов дороговата. Дальше этот не русскоязычный человек стал откровенно хотеть денег, ныть по поводу прав человека, налоги, жена-стерва и т.д.

Короче, российское искусство должно сделать диалектический скачок. И первым должен скакнуть Эрмитаж.

С трибуны звучало много никому не знакомых имен самых передовых художников, все они шли с прилагательными «замечательный», «удивительный», «потрясающий» и «великолепный». Присутствующие безропотно соглашались, хотя из визуального ряда абсолютно ничего не следовало, никаких таких прилагательных. Вернее, у каждого слушателя нет-нет, да проклевывался мелким бесом вопрос, чем вон тот замечательный замечательнее того, не замечательного.

Озвучивались и проблемы внутрикорпоративного взаимопонимания. Например, картину художника Нимухина продали задорого, а художник Нимухин все испортил, поверил, стал самостоятельно завышать планку. Поднимался вопрос и о позитивном имидже современного художника, но в качестве бесспорных звезд современного небосклона фигурировали воощще оторванные пацаны.

Ностальгически и как-то даже сладко прозвучала бронебойная цитата из Николы Чернышевского «искусство отражает жизнь», и мысль эта тут же была развита должным образом: если безобразное искусство, значит, такова жизнь, друзья. Восхищенная аудитория отреагировала на это бурными продолжительными аплодисментами, докладчика даже не хотели отпускать, и он, два-три раза повторив фразу на бис, окончательно засмущался и ушел, кротко улыбаясь. Наверное, ревность к такому шумному успеху заставила искать в его безупречной логике изъяны и язвительно возражать, возражать.

Я и хотел, было, повозражать вслух, но решил, что меня после этого откуда-нибудь исключат, и предательски решил не ввязываться.

А возразить-то было что. Во-первых, искусство отражает не только жизнь, но и внутреннюю жизнь. Некоторое искусство, простите за прямоту, ничего не отражает. Это, во-вторых. А в-третьих, и жизнь бывает разная, и тем более искусство. Если жизнь (то есть искусство) оказалась безобразной, то сей вопрос, скорее, к кураторам-модераторам. Кстати, искусство отражает жизнь не само по себе, а (как бы это поделикатнее) посредством определенных навыков художника. Может, тут надо что-то доработать?

Какой-то очень неприятный гражданин со всеми признаками психопатологии пытался говорить об эстетической диктатуре, о финансовом прессинге, помянул всуе и мецената нашего, филантропа Сороса. Говорил, что из числа петербургских художников на родине осталась пятая часть. Но, дабы не осквернять форума толерантности примитивной провокацией, микрофон у него отобрали.

Томас же Кренс из музея Гуггенхайма назидательно упомянул о младенце, которого в запальчивости креативной могут выплеснуть. Но где он, спрашивается, видел этого младенца, ведь в музее Гуггенхайма одни полоски да кружочки разноцветные.

Впрочем, и Альберт Костеневич, представлявший Эрмитаж, выдал довольно неожиданный образ. Говоря о современном искусстве, он с чувством упомянул некую фигу в кармане. Что как-то не вязалось с общим-то духом-то. Ну что с него взять, человек пожилой, библиотечный. Да и что он в жизни видел, кроме своего Рембрандта.

За два дня докладов и прений (да, иногда было душновато) менее всего говорилось о самом насущном, об идентификации произведения современного искусства. Ведь ни для кого не новость, что к XXI веку искусство перекочевало в сферу вторичности, в сферу называния. То есть, двухдневное сидение конкретного индивида на лавочке эрмитажного театра можно – в свете тенденций – провозгласить актом оперного или даже балетного искусства, при условии, конечно, что индивид себя соответствующим образом позиционирует. Но до момента самого провозглашения никто из соседей по лавочке этого искусства не видит и не слышит. А это очень странно. И если границы произведения настолько размыты, то может возникнуть ряд серьезнейших вопросов. Серь-ез-ней-ших.

Например, вопрос авторства. Один из первых докладчиков первого дня между делом обронил, что предметом современного искусства (Михаил Борисович заметно оживился) может быть и содержимое мусорного бака. И это правильно, если искусство отражает жизнь, то пусть таки отражает. Но вот вопрос авторства ох может встать ребром. Ибо кто он, чье имя прочтут благородные и благодарные потомки? Тот, кто сгенерировал собственно мусор, тот, кто добросовестно вывалил мусор каким-то эстетическим образом в вышеупомянутый бак, тот тонко чувствующий прохожий, что узрел в этом художественное начало, тот решительный галерист-музейщик, включивший объект в экспозицию или же все-таки искусствовед, который вскрыл сакральный смысл этого дела. Налицо творческий альянс, такие Кукрыниксы, паритета, впрочем, не потерпящие. Тем более, приоритета. Тем более, когда речь идет о веках. И тем более, когда речь идет о деньгах. В конце концов, и художественному сообществу хочется узнать, кто же истинный автор, полистать-почитать его биографию, жизненный путь, мама-папа, первый учитель, когда обнаружил в себе эти наклонности.

Некто длинно сетовал на то, что государство никак не помогает современному искусству, а народные массы от него далеки (от современного искусства). При этом слово «идеология» не было употреблено ни разу. А зря. Конечно, при слове «идеология» каждый порядочный гражданин обязан вздрогнуть, но идеология – это система идеалов. Единственный декларируемый императив современного искусства – свобода действий, ни буржуазной нравственностью, никакой другой не ограниченная. Народные чаяния могли бы пересекаться с доктринами нового искусства в этой части, однако в виде неотъемлемых компонентов и производных нового искусства (особенно в виде мусора) для обывательской психики являются традиционными раздражителями и на рефлекторном уровне провоцируют дух неприятия такого прекрасного императива. Сами лингвистические аспекты изобразительного языка современного искусства народным массам представляются избыточно абстрагированными, деструктирующими тело экзистенции и необоснованно усложненными для психосемантического перципиирования. А полного доверия к интеллектуальным посредникам у народных масс еще не созрело. Не созрело.

Зато зреет тихое недоверие. И небезосновательно.

Если современный мастер героически отказался от традиционных выразительных средств во имя концептуальной основы искусства, а современный культуролог со странным упорством акцентирует зрительское внимание исключительно на философской рефлексии, то логично было бы обозначить хоть какие-то признаки конвергенции. Ведь отказавшись зачастую от семиотического знака, художник утратил и само поле детерминированности, а значит, расстался даже с термином «мастерство». То есть: начав исследовать эдакий созерцальный объект, сообразительный зритель в обязательном порядке констатирует отсутствие какого бы то ни было вектора сопротивления материала, даже технологического (ведь если что-то отвалилось, тем лучше: интерактив).

Задумавшись перед скомканной газетой, сообразительный зритель, от которого художник требует акта соучастия, вдруг обнаруживает иное – прозрение и осознание того, как изящно толерантность подменила интернациональную функцию искусства, и что идеология эстетики, вырвавшейся из мусорных баков, обозначила уже и свойства тотальной безапелляционности, и даже агрессии. А именно: социально-политическая ангажированность, которая была во все времена, теперь приобрела хоть и причудливые, но чрезвычайно устойчивые формы – вне социального мифа ни художник, ни его произведения принципиально не воспринимаются той (главной!) категорией зрителей, которая авторитетно позиционирует себя как художественное сообщество. Мнения других зрителей, естественно, не рассматриваются, как ненаучные, как находящиеся вне контекстуального подхода.

Задумавшись глубже, зритель вдруг обнаруживает, что, между прочим, он лишен права интерпретировать даже мусор как мусор, а стало быть, лишен и самого права индивидуального восприятия. И от этого остается какой-то такой осадочек.

А в целом все было замечательно, расходились люди с ощущением праздника. Конечно, редко можно увидеть такое количество умных людей; многие, наверняка, играют в шахматы…

А, значит, умеют мыслить на два-три хода вперед.

Ну, хорошо, Энгра, Делароша, Жерома назвали словом «салон», слову «салон» придали уничижительный смысл, в качестве альтернативы предложили квадраты Малевича, унитазы Дюшана, а теперь вот и безымянный бытовой мусор. Все правильно, вопросов нет, так и надо.

Но вот дальше-то что?

_______________________________________________

Евгений Антипов – поэт, прозаик, эссеист, автор книг «Клодия сестра Клодия», «Эклектика», «Век авангарда: подытожим» и других, член Союза художников России.