ВОСЕМНАДЦАТЬ ДНЕЙ

АЛЕКСАНДРА БЛОКА

В ВАРШАВЕ

Исследование

День первый:

Вторник 1(14) декабря 1909 года.

В этот день «Варшавский полицейский дневник» предписывал зажечь уличные фонари и лампы на домах в четыре часа дня, а «Курьер пораннный» в сводке погоды сообщал: «Осадки были на северо-востоке, местами на западе России… Слабые морозы в большей части России. Сегодня ожидается северо-восточный ветер. Мороз. Погода ясная…» В тот же день «Курьер Варшавский» напоминал в разделе официальных распоряжений: «В настоящее время в Польском Королевстве чрезвычайные меры по укреплению безопасности сохраняются еще в Варшаве и четырех губерниях». Это означало, что с 28 сентября 1909 года продолжают действовать 15 распоряжений варшавского губернатора:

1. Запрещаются собрания и сходки, если из них предварительно не получено разрешения административных или полицейских властей, а также всякого рода шествия и уличные демонстрации…

2.По первому приказанию полиции следует закрывать окна, балконы, ворота и калитки домов…

3.Владельцы частных квартир обязаны в течение двенадцати часов сообщать о каждом прибывшем на постоянное или временное жительство. Это касается также и хозяев гостиниц, меблированных комнат…

4. Запрещается печатание, хранение, распространение и исполнение запрещенных и революционных песен: «Боже, что Польшу…», «С дымом пожаров», «Еще Польша не погибла», «Красное знамя», «Варшавянка» и других…

5. Запрещается изготовление, хранение, ношение и распространение польских национальных знамен, социалистических и анархических флагов, а также других эмблем антигосударственного характера[1] …

Блок приехал поздним вечером на Петербургский вокзал (теперь Виленский) в Праге. Первые впечатления:

Вокзал заплеванный; дома,

Коварно преданные вьюгам;

Мост через Вислу, как тюрьма…

«Возмездие», глава третья.

Неизвестно, каким видом городского транспорта добрался поэт от Праги до центра Варшавы. Но и трамваем, и на извозчике он должен был ехать с Торговой улицы по Александровской (ныне Зигмунтовской) улице и по Александровскому мосту (в народе его называли мостом Кербедзя – ныне Шленско-Домбровский мост), по эстакаде Панцера, по Замковой площади, по Краковскому предместью, по Королевской улице, по Саской площади и Маршалковской улице до угла улицы Видок.

Поэт решил остановиться в «Венской гостинице» (Маршалковская улица, д.102). Это был первоклассный отель, но в «Бристоле» или «Европейской» за сутки брали много больше. К тому же Венская гостиница» имела то преимущество, что она находилась в центре города, недалеко от Кошиковой и Аллеи Роз, - улиц, которые в тот момент больше всего интересовали приезжего из Петербурга.

Можно, повторив путь поэта от «заплеванного вокзала» до центра Варшавы, в которой действовали чрезвычайные меры по укреплению безопасности, попробовать воссоздать его настроение и наблюдения.

Блок мог обратить внимание на освещенные часы на башне Замка – резиденция генерал-губернатора Скалона, на костры, горевшие между въездными воротами и памятником королю Сигизмунду, на усиленные посты казаков и жандармов, на строящийся православный собор св. Александра Невского на Саской площади. В черновых набросках «Возмездия» есть фрагмент, который в окончательной версии был переделан:

Не тем ли пасмурна Варшава,

Что в сей столице поляков –

Царит нахальная орава

Военных русских пошляков?

Что строит русские соборы

Какой-нибудь державный вор

Там, где пленял бы граждан взоры

Лишь католический собор?

Что все, что губернатор скажет,

Есть серый, непроглядный мрак,

И кукиш из кармана кажет

Ему озлобленный поляк?

В записках Блока существует и другой вариант стихов о губернаторе:

Что все, что губернатор скажет,

Есть тупость, пошлость, грязь и мрак!

Подробности о строительстве собора на Саской площади (названной царской администрацией Соборной площадью) Блок мог узнать от своих варшавских знакомых. Строительство велось с 1894 года. Проект выдающегося архитектора Леонтия Бенуа осуществлялся в черепашьем темпе. Покровительствовали строительству очередные генерал-губернаторы.

Пять больших куполов и купол отдельно стоящей колокольни должны были покрыть толстым слоем золота. Вначале на строительство предполагали выделить полтора миллиона рублей, не считая стоимости колоколов.

В Варшаве упорно ходили слухи о злоупотреблениях, которые совершали чиновники, контролирующие строительство. Говорили о пропаже части золота, предназначенного на золочение куполов. Русская либерально-демократическая газета «Варшавское утро», которую власти часто конфисковывали, писала:

«Соборные купола. Как нам сообщили, организаторы строительства нового собора не потеряли еще энергии и снова хотят покрыть золотом несчастные купола… Но, так же как и раньше, не будет видно блеска…»

Александр Блок занимает в «Венской гостинице» комнату №58, из окон которой видны перроны и вокзальные пути Варшавско-Венской железной дороги.

…Лишь рельс в Европу в мокрой мгле

Поблескивает честной сталью.

«Возмездие», глава третья.

В дневнике под датой 1(14) декабря после слова «Приезд» мы читаем «Смерть». Дело в том, что поэт уже не застал отца в живых. Профессор Блок умер в этот день в пять часов дня, в частной больнице для небогатых больных, основанной популярным в Варшаве врачом и общественным деятелем Конрадом Добрским.

В выходящем в Петербурге польском журнале «Край» систематически публиковались объявления: «Существующий с 1890 года Дом Здоровья доктора Конрада Добрского, Аллея Роз, 10, принимает на постоянное содержание всякого рода пациентов, за исключением душевнобольных».

Можно предположить, что помещение профессора Блока в эту больницу было вызвано двумя обстоятельствами: близостью квартиры пациента (Кошиковая, 29) и низкой платой за лечение. Не исключено, что больного устроил туда его ближайший сотрудник, доцент Спектровский, с которым – как следует из записей Блока – поэт встретился в тот же день.

Почти топографическая точность, с какой было представлено в «Возмездии» первое путешествие Блока по Варшаве, позволяет считать, что некоторые строки третьей главы являются записью действительно происходивших событий. Подходящему к больнице поэту кажется, что отец еще жив.

Вот, наконец, «Аллея роз»!.. –

Неповторимая минута:

Больница в сон погружена, -

Но в раме светлого окна

Стоит, оборотясь к кому-то,

Отец… и сын, едва дыша,

Глядит, глазам не доверяя…

Как будто в смутном сне душа

Его застыла молодая,

И злую мысль не отогнать:

«Он жив еще! В чужой Варшаве

С ним разговаривать о праве,

Юристов с ним критиковать!..»

«Возмездие», глава третья.

Поэт узнает о смерти отца. Он видит его в открытом гробу, к которому вернется еще ночью.

После слова «Смерть» следует запись: «Вечер у Беляевых». О каких Беляевых говорит дневник? Вторая жена умершего, Мария Тимофеевна Блок, носила девичью фамилию Беляева. Видимо, после прибытия в Варшаву она остановилась у своего близкого родственника, Павла Николаевича Беляева, фамилию которого Блок записал в записной книжке №29.

П.Н.Беляев жил вместе с семьей на улице Кошиковой, 11. Он был кадровым артиллерийским офицером. Его служебное звание звучало так: старший офицер, поручик третьей батареи его императорского высочества, великого князя Георгия Михайловича, гвардейской бригады конной артиллерии.

Очередное звено в записях о первом дне в Варшаве: «Снимание кольца». Видимо, после семейного совета у Беляевых Блок вернулся в больницу, к трупу отца, на пальце которого было ценное кольцо.

Об этом также говорится в поэме.

Но все утомлены. Покойник

Сегодня может спать один.

Ушли родные. Только сын

Склонен над трупом…

Как разбойник,

Он хочет осторожно снять

Кольцо с руки оцепенелой…

(Неопытному трудно смело

У мертвых пальцы раздвигать.)

«Возмездие», глава третья.

Последние слова о действиях Блока в этот день: «Бродили ночью со Спекторским по Варшаве». Евгений Викторович Спекторский мог быть хорошим гидом по городу, в котором он жил много лет, поддерживая контакты с поляками.

По третьей главе «Возмездия» можно приблизительно воспроизвести трассу ночного путешествия: Уяздовские аллеи, Новый Свят, Краковское Предместье. Возможно, Хмельная, улицы, ведущие с Краковского Предместья к Висле: Обозная, Беднарская. Может быть, и Саская площадь.

Еще светлы кафе и бары,

Торгует телом «Новый Свет»,

Кишат бесстыдные тротуары…

«Возмездие», глава третья.

После ночного путешествия со Спекторским – возвращение в гостиницу. Утомительный, тяжелый день, но Блок находит силы для того, чтобы написать письма матери в Ревель и жене в Петербург.

«Варшава, 1.Х11.09. Мама, я приехал сегодня вечером и уже не застал отца в живых. Он умер в 5 час. дня. Он мне очень нравится: лицо спокойное, тонкое и бледное. Умирал он тихо, только физически было трудно – от отдышки. Всякие мои впечатления я расскажу тебе после. Сейчас ночь, завтра утром – вынос, а похороны только в пятницу. Останусь я здесь, может быть, и дольше – разбирать квартиру и дела. Ты мне напиши: «Венская гостиница» (Маршалковская, 102), комн.58 (хорошо и чисто). Ехать было как-то ужасно тяжело и одиноко, а теперь гораздо легче. Ну, Господь с тобой. Буду спать. Целую»1

И письмо жене:

«1 декабря 1909, Варшава. Люба, я застал отца уже покойным. Он умер в 5 час.дня. Ты, вероятно, получила телеграммы. Он мне очень нравится, лицо спокойное, худое и бледное, и приподнятые плечи. Ехать было страшно одиноко, все время тосковал и тоскую без тебя. Останусь здесь на несколько дней, на сколько – не знаю. Во-первых, похороны только в пятницу. Во-вторых, - буду разбирать его квартиру и дела. Ты напиши мне. Я остановился в Венской гостинице (Маршалковская, 102, против Венского вокзала). Комната №58 (чисто, стоит 2 рубля, гостиница известная). Сейчас мы со Спекторским исходили пол-Варшавы. Впечатления буду рассказывать тебе потом. Устал, в конце концов. Теперь, во всяком случае, гораздо легче, чем было в поезде. Главное, ты будь благополучна. Напиши. Господь с тобой».

День второй:

Среда, 2(15) декабря 1909 года.

«Курьер поранный» № 16 (347) сообщал в рубрике «В последнюю минуту»: «Кончина. Вчера вечером умер профессор Варшавского университета Александр Блок. Умерший преподавал государственное право».

Зато официальный орган царской администрации «Варшавский дневник» (№333) поместил две информации, связанные со смертью профессора. На первой странице – сообщение следующего содержания:

«Вчера в 5 часов дня умер ординарный профессор Императорского Варшавского университета, действительный статский советник Александр Львович Блок, о чем с глубокой скорбью сообщают жена, дочь и сын покойного. Вынес тела из больницы (Аллея Роз, 10) состоится сегодня в 9 часов 30 минут утра в церковь лейбгвардии Литовского полка, сегодня же вечером состоится панихида в 7 часов. В четверг – панихиды в 12 часов дня и в 7 часов вечера. Отпевание и последние обряды – в той же церкви в пятницу в 10 часов утра, после чего последуют похороны на Вольском православном кладбище».

На второй странице – заметка в разделе хроники: «Императорский Варшавский университет снова понес тяжелую потерю. После недавней утраты нескольких выдающихся профессоров (…) вчера в пять часов дня умер один из старейших членов Варшавского университета, заслуженный ординарный профессор Александр Львович Блок. Любимый ученик знаменитого Градовского, выдающийся ученый и мыслитель, он был прекрасным преподавателем права. Он оставил после себя то, что для ученого дороже всего – собственную «школу» в лице таких своих учеников, как профессор Варшавского университета Е.В. Спекторский, Ф.В.Тарановский[2] и другие. Из-под пера покойного профессора Блока вышли известные фундаментальные научные труды: «Государственная власть в европейском обществе», «Политическая литература в России и о России» и другие. Профессор Блок был человеком глубоко верующим, он был идейным патриотом, всегда стоящим на страже закона и правды. Как человек, он пользовался всеобщим уважением своих коллег и всех поколений своих слушателей».

Кажется возможным, что автором этой заметки был Е.В.Спекторский. Ее содержание является как бы кратким изложением его будущей более полной информации – воспоминаний о профессоре Блоке в «Варшавских университетских известиях» и брошюры, изданной в 1911 году.

Церковь лейб-гвардии Литовского полка, носящая имя св. Михаила Архистратига, в которой должны были проходить панихиды, находилась в Уяздовских аллеях, недалеко от южной части Уяздовского парка. Здание сохранилось до 1918 года, после чего было разобрано.

Сегодня через это место проходит Лазенковская трасса. Обращает внимание то обстоятельство, что траурные церемонии проходили в церкви Литовского полка. Покойный, хотя и действительный статский советник и кавалер орденов, был высоким чиновником администрации гражданской. Возможно, тут уж постарались влиятельные варшавские знакомые и родственники покойного. В выборе церкви, видимо, имела значение и близость больницы, из которой туда перенесли тело.

Поэт принимал участие в этой церемонии и панихиде, которую отправлял военный священник.

Потом, с печалью непритворной,

От паперти казенной прочь

Тащили гроб, давя друг друга…

Бесснежная визжала вьюга,

Злой день сменяла злая ночь.

«Возмездие», глава третья.

В записной книжке появляется впервые: «Квартира». Мы уже знаем адрес последнего пребывания покойного. Как выглядела эта квартира? Процитируем два свидетельства. Одно оставил племянник профессора Блока, литератор и публицист Г.П.Блок (1888 – 1962), который в воспоминаниях, опубликованных в 1924 году, писал: «Я был в его варшавской квартире… Посоветовал мне не снимать пальто, потому что холодно. Он никогда не топил печей. Не держал постоянной прислуги… Столовался в плохих «цукернях»… Дома только чай пил… Он был неопрятен (я ни у кого не видел таких грязных и рваных манжет)… Деньги прятал в нотах… Он сам рассказывал, что по вечерам часами сидел, не сводя глаз с пустой кроватки дочери…»[3]

Александр Блок в поэме расширил запись из записной книжки:

От панихид и от обедней

Избавлен сын; но в отчий дом

Идет он. Мы туда пойдем

За ним и бросим взгляд последний

На жизнь отца (чтобы уста

Поэтов не хвалили мира!).

Сын входит. Пасмурна, пуста

Сырая, темная квартира…

Привыкли чудаком считать

Отца – на то имели право:

На всем покоилась печать

Его тоскующего нрава…

Здесь в шубе он сидеть привык

И печку не топил годами;

Он все берег и в кучу нес:

Бумажки, лоскутки материй,

Листочки, корки хлеба, перья,

Коробки из-под папирос,

Белья нестиранного груду,

Портреты, письма дам, родных

И даже то, о чем в своих

Стихах рассказывать не буду…

«Возмездие», глава третья.

Сын – наследник – видимо, занялся приведением в порядок частного архива профессора, документов, писем. То, что, по его мнению, было менее важным, он уничтожил, но письма матери к бывшему мужу, собственные письма к отцу, некоторые анонимные письма собрал и решил отвезти в Петербург вместе с наиболее ценными вещами.

В совершенно запущенной квартире находилась старинная мебель и столовое серебро, которые могли пригодиться молодым Блокам. Были там и незаконченная рукопись профессора «Систематика наук», и библиотека произведений выдающихся русских юристов: Градовского, Коркунова, - работы польских ученых: Гумпловича и Смоликовского. Были и фотографии: портрет молодой Александры Блок, матери поэта, деда Льва Александровича и другие. А на старом рояле – груды нот, произведения Шумана и Рубинштейна:

…Он знал иных мгновений

Незабываемую власть!

Недаром в скуку, смрад и страсть

Его души – какой-то гений

Печальный залетал порой;

И Шумана будили звуки

Его озлобленные руки…

«Возмездие», глава третья.

Снова квартиры и панихиды.

Не исключено, что Блок, который обычно собирал вырезки из газет, просмотрел в этот день варшавские газеты, выходящие на русском языке.

«Варшавский дневник» (№ 344), возвращаясь к вчерашним траурным церемониям, сообщал: (…) Последний долг отдал покойному попечитель Варшавского учебного округа В.И.Беляев, временно исполняющий обязанности ректора университета, В.В.Кудревецкий, проректор Яшинский и другие профессора… Во время последней панихиды траурные песнопения исполнял студенческий хор. На гроб были возложены венки».

Все звучит официально, солидно, патетически, а в газете «Варшавское утро» в этот день раздается другая нота. Здесь высказывают свое мнение прогрессивные круги русской общественности в Варшаве: «А.Н.Блок[4]. Умер профессор государственного права Варшавского университета А.Н.Блок, отец известного русского поэта А.Блока. Покойный профессор всегда был последовательным националистом. Даже в тяжелые дни 1905 года он остался верен своим взглядам, в то время как многие его сторонники склонялись влево или вправо в зависимости от обстоятельств. Словом, это был противник открытый и идейный».

Информация, которая была составлена очень осторожно, видимо, из опасения перед цензурой, свидетельствовала о том, что покойный играл какую-то роль в политической жизни русских кругов в Варшаве. У него были свои сторонники, были и противники, относящиеся к нему с уважением.

«Он остался верен своим взглядам» - кажется, последовательный националист сочувствовал так называемым «октябристам», монархистам, поддерживающим октябрьский манифест царя Николая II.

Так, с жизнью счет сведя печальный,

Презревши молодости пыл,

Сей Фауст, когда-то радикальный,

«Правел», слабел… и все забыл;

Ведь жизнь уже не жгла – чадила,

И однозвучны стали в ней

Слова: «свобода» и «еврей…»

«Возмездие», глава третья.

«Квартира».

Быть может, это дальнейшее исследование чуланчиков, тайничков, ящиков. Быть может – неожиданное открытие богатств умершего «современного Гарпагона» (Возмездие», глава третья). Здесь банкноты, ценные бумаги, долговые расписки, по которым не мешало бы получить деньги.

Вечером поэт пошел в церковь в Уяздовских аллеях на панихиду.

День четвертый:

Пятница, 4(17) декабря 1909 года.

В записной книжке: «Похороны. Обедал у Беляевых».

Над гробом профессора Блока выступили профессора Ф.Ф. Зигель и А.Ф. Одарченко, которые подчеркнули – как сообщил на следующий день «Варшавский дневник» - глубокую религиозность покойного и оригинальность его характера.

В похоронной процессии – вдова Мария Тимофеевна Беляева-Блок, дети покойного: дочь Ангелина и сын – «известный поэт-символист», брат профессора, адвокат Петр Львович Блок из Петербурга, родственники, живущие в Варшаве, - в основном офицеры, в парадной форме и при орденах, группа ученых из Варшавского университета, среди них – будущий биограф профессора Блока Е.В.Спекторский, студенты.

Процессии предстоит долгий путь через площади и улицы Варшавы.

По незнакомым площадям

Из города в пустое поле

Все шли за гробом по пятам…

Кладбище называлось «Воля».

«Возмездие», глава третья.

С планом Варшавы в руке можно повторить путь похоронной процессии – реалии соответствуют видениям поэта. Первая «незнакомая» площадь – это площадь Александра, раньше и теперь называющаяся площадью Трех крестов. Процессия прошла мимо Института глухонемых и слепых, костела св. Александра, мимо Ксенженцей улицы, вступила на Новый Свят, миновала перекресток с Ерозолимскими аллеями и продолжала идти Новым Святом. Эту часть улицы Блок уже знал после прогулки со Спекторским, он там бывал и один во время хождений по Варшаве.

Улица Хмельная – скоро в записной книжке поэта появится запись «Аквариум»: название одного из ночных ресторанов на Хмельной. Процессия проходит мимо многочисленных на Новом Святе кондитерских, кафе, магазинов, над которыми видны вывески с польскими и русскими надписями.

Блок проходит возле сквера, над которым возвышается памятник Копернику, склонившемуся «над пустою сферой» («Возмездие», глава третья). Быть может, посмотрев влево, он видит дворец Замойских, ставший теперь местопребыванием различных учреждений и канцелярий. Там помещается и военный суд Варшавского округа. И уж наверное поэт взглянул на костел Св.Креста – ведь с ним связаны события 1863 года.

Вероятно, процессия на минуту остановилась перед воротами университета. С обеих сторон у входа – некрологи, черные стяги, опущенные до половины мачт. В глубине двора – здание университетской библиотеки. Профессор Блок в течение многих лет был членом библиотечного совета. Кортеж проходит мимо дворца Потоцких, дворца Уруских и, по всей вероятности, сворачивает на Крулевскую улицу, затем оставляет за собой Саскую площадь, растягивается около строительных лесов собора Св.Александра Невского и вступает по улице Вежбовой на театральную площадь. Отсюда путь идет Сенаторской на банковскую площадь (сегодня это площадь Дзержинского) и через Электоральную, Хлодную до длинной Вольской улицы, дымящейся фабричными трубами. И вот место вечного упокоения отца.

Вольское православное кладбище возникло на месте редута, защищая который, в 1831 году погиб генерал Юзеф Лонгин Совинский. Царские власти для первого в столице Польши православного кладбища выбрали место, освященное кровью защитников Варшавы.

Католический костел, пострадавший во время боев за Волю, был перестроен в церковь, названную церковью Владимирской божьей матери (сейчас костел Св. Вавжинца). Рядом с церковью находились места первой категории, предназначенные для погребения высоких официальных лиц. Там, невдалеке от могилы заслуженного президента города Варшавы генерала Сократа Старынкевича, похоронен действительный статский советник профессор Блок[5].

Могилу покрыли венки. Хор студентов исполнил траурные песнопения. События и картины этого дня отразились в «Возмездии» вместе с намеками на тяжелые семейные переживания 1909 года, которые имели место несколько лет назад, и с дальнейшими последствиями для поэта смерти отца. Толчком послужило название района – Воля.

Да! Песнь о воле слышим мы,

Когда могильщик бьет лопатой

По глыбам глины желтоватой;

Когда откроют дверь тюрьмы;

Когда мы изменяем женам,

А жены – нам; когда, узнав

О поруганье чьих-то прав,

Грозим министрам и законам

Из запертых на ключ квартир;

Когда проценты с капитала

Освободят от идеала…

«Возмездие», глава третья.

Кажется возможным, что фрагмент поэмы, рассказывающий о никому неизвестной даме в трауре, рыдающей над могилой профессора Блока, не был только созданием поэтического воображения. Видимо, это была одна из варшавских знакомых покойного, одна из корреспонденток, письма которой сын нашел в бумагах отца.

После похорон самые близкие родственники покойного возвращаются на Кошиковую, к Беляевым, - на это указывает заметка в записной книжке поэта: «Обедал у Беляевых». Возможно, здесь и были написаны слова благодарности, которые сын мог затем отвезти в редакцию «Варшавского дневника», находящуюся на улице Медовой, 20:

«Вдова, сын, дочь и брат, тронутые вниманием, которое было оказано памяти покойного Александра Львовича Блока, приносят искреннюю благодарность друзьям, коллегам и студентам, которые с такой сердечностью провожали усопшего в последний путь. Особые слова благодарности студенческому хору»[6].

Вечером Блок пишет матери письмо – рассказ о похоронах. Он выбрал довольно оригинальную форму для этого отчета. Письмо написано на семи идиллических открытках, выпущенных по случаю приближающегося рождества. Серия почтовых открыток была напечатана в фирме А. Хлебовского в Варшаве.

«Варшава», 4.ХII.09.

Мама, сегодня были похороны, торжественные, как и панихиды. Из всего, что я здесь вижу, и через посредство десятков людей, с которыми непрестанно разговариваю, для меня выявляется внутреннее обличье отца – во многом совсем по-новому. Все свидетельствует о благородстве и высоте его духа, о каком-то необыкновенном одиночестве и исключительной крупности натуры. Чувствую нежность к Спекторскому, который тоже впервые является как-то по-новому. Смерть, как всегда, многое объяснила, многое улучшила и многое лишнее вычеркнула.

Как ты? Пиши. Получила ли ты мое первое письмо? Разбор квартиры и дел задерживает меня здесь на неопределенное время. Все это я буду рассказывать тебе в Ревеле с подробностями. Приехать ли мне в Ревель на Рождество? Я страшно утомлен физически, а нравственно мне лучше, чем осенью в Петербурге. Пока это отчасти – сильное возбуждение. Ну, господь с тобой. Напиши поскорее. Целую крепко. Саша»[7].

Отдохнул поэт, только вернувшись в гостиницу. Возможно, он просмотрел местную прессу и петербургскую газету «Речь», приходящую в Варшаву с однодневным опозданием. Блок, который сотрудничал в этом органе либеральных кругов русской буржуазии, печатая в литературном ее разделе рецензии на новые книги, мог через несколько дней после того, как он оторвался от петербургской жизни, обратиться к свежему номеру «Речи» от3(16) декабря 1909 года.

Петербургская газета в этот день поместила информацию, перепечатанную из «Варшавского «Курьера поранного». Заметка сообщала, что только в одной Варшавской губернии в тюрьмах находятся, в ужасных условиях духовной и физической нищеты, более 5000 политических заключенных, сидящих в гробах без света и воздуха, приговоренных за нарушение распоряжений правительства или общественного порядка…

Страна – под бременем обид,

Под игом наглого насилия…

«Возмездие», глава третья.

Эта же газета на следующий день напечатала информацию о смерти профессора Блока: «в Варшаве умер старейший профессор местного университета А.Л. Блок, отец поэта. Блок проработал в Варшавском университете 29 лет. Он был учеником известного Градовского. А.Л. оставил после себя несколько выдающихся научных произведений. Он умер на руках своей дочери и сына-поэта»[8].

День пятый:

Суббота, 5(18) декабря 1909 года.

Самая длинная заметка в записной книжке. Рядом с фамилией дяди, П.Л.Блока, загадочный «Авг. Мейнандер» и адрес: Кошиковая, 3. Мария Тимофеевна – вторая жена покойного профессора, Ангелина – сестра поэта. Все четверо вместе с Блоком идут в квартиру отца…

Прогрессивная газета «Варшавское утро» приносит в этот день новую информацию о важных персонах, которые принимали участие в траурных церемониях. На похоронах присутствовал вице-министр просвещения Российской империи профессор Георгиевский, который прибыл в Варшаву для инспектирования высших учебных заведений.

А петербургская «Речь» в этот день поместила сообщение, косвенно связанное как с покойным профессором права Императорского университета, так и с присутствующим на его похоронах вице-министром просвещения. «Министр просвещения, - сообщала «Речь», - запретил печатать в «Варшавских университетских известиях» программу польского языка и литературы, а также запретил помещать в этом издательстве какие-либо научные работы на польском языке».

Александр Блок, который любил связывать факты и информации, мог в это утро прочитать и соединить оба этих сообщения. «Варшавское утро» к тому же печатало подробности о венках, возложенных на могилу профессора Блока: это были венки от совета профессоров, от юридического факультета и венок от «Русского общества 17 октября», то есть от варшавских «октябристов». Не было венков от черносотенного «Союза русского народа».

В записной книжке отмечено, что Блок в 10 часов утра должен был встретиться с младшим братом покойного, адвокатом П.Л.Блоком, с которым он почти не виделся в Петербурге.

Создается впечатление, что визит группы членов семьи «на квартиру» был каким-то официальным актом. До сих пор поэт приходил сюда сам или, может быть, со Спекторским. Присутствие опытного адвоката гарантировало правильное ведение дел, связанных с наследством, раздел движимого имущества, денег, ценных бумаг.

Мне не удалось найти какого-либо упоминания о завещании, оставленного покойным. Возможно, завещания не было вовсе, но о том, что существовала большая сумма, которую следовало разделить между наследниками, свидетельствуют записи в письмах и дневниках поэта. Однако эти дела решить было не просто, вот почему вопрос раздела этих денег тянулся до 1911 года.

О том, что происходило в этот день на Кошиковой, 29, мы можем только догадываться. Но что значат записи «авг. Мейнандер» и «Кошиковая, 3», адрес, назначенный Блоком как место встречи с адвокатом ?

В связи с тем, что важна каждая деталь, связанная с варшавскими знакомствами и контактами поэта, я решил заняться этим вопросом. Запись «авг. Мейнандер» снова появляется в письме Блока матери, датированном 9 декабря 1909 года. Поэт, возвращаясь к описанию похорон, говорит, что на Вольском кладбище среди присутствующих был и «авг. Мейнандер».

Первое объяснение мы находим в примечание к первому тому «Письма Александра Блока к родным», подготовленныъх М.А. Бекетовой, «тетей Маней»: «Менайдер – дальний родственник Блока». Часть записи «авг.» была там отпущена.

Изданный через пять лет (1932) второй том Блока, в котором был указатель фамилий, упоминавшихся в обоих томах, сообщает: «Мейнандер Август», - таким образом «авг.» расшифровывается как имя дальнего родственника Блока.

Казалось бы, что вопрос записи «авг. Мейнандер» хотя и довольно лаконично, но все же выяснен. Но в 1932 году вышло в свет большое, двенадцатитомное издание произведений поэта[9]. Конечно же, там находилась варшавская записная книжка вместе с информациями о том, кто были те люди, которых упоминает Блок. Там тоже есть «авг. Мейнандер» как «Мейнандер – дальний родственник». И ни слова об «авг.» и Августе.

И, наконец, в 1965 году появилось самое большое издание заметок поэта с почти полной расшифровкой сокращений в записной книжке №29. «Авг. Мейнандер» фигурирует в книжке, но без объяснения, кто это такой. А подробный список фамилий вообще не упоминает об этом человеке.

Первый вопрос, который приходит в голову, - это проблема кавычек: ими Блок закрыл имя и фамилию дальнего родственника, - и особенно то, что имя «авг(уст) написано с маленькой буквы.

Я начал снова рассматривать ценные источники сведений о Блоке, его письма. Обращает на себя внимание тот факт, что поэт – так же как его отец – часто любил использовать кавычки, иногда даже злоупотреблял этим знаком. Часто он подчеркивал таким образом свое ироническое отношение к некоторым людям и событиям, а часто этот знак выражал что-то, что было известно только самому автору.

Запись «авг.Мейнандер» могла означать неприязненное, критическое отношение Блока к своему дальнему родственнику. Но кем был этот господин, живущий на улице Кошиковой?

Зная этот адрес, можно предположить, что речь идет о человеке, принадлежащем к высшим сферам русской коллегии в Варшаве. Район изысканный, квартира дорогая. Отсюда вывод, что русский с Кошиковой, 3, мог принадлежать к какой-нибудь организации или к обществу. В соответствии с линией разделения, которая в то время делила поляков и русских, он, конечно же, принадлежал к какой-то русской организации.

Заслуженный работник библиотеки Варшавского университета, сегодня уже находящийся на пенсии, Вацлав Голда снабдил меня всеми ежегодными отчетами русских обществ в Варшаве с 1901 по 1910 год. В одном из них, в отчете организации, называющейся «русский учебный фонд», от 1908 года, рядом с почетными членами, среди которых были: его преосвященство Николай, архиепископ варшавский и привислянский, генерал-губернатор Г.А. Скалон с супругой и т.д., в алфавитном списке действительных членов общества я нашел под буквой «М» фамилию Авъ-Мейнандер Н.Н. Частица «Ав» состояла, согласно старому русскому правописанию, из трех букв, последним был «твердый знак», упраздненный после Октябрьской революции. Отсюда следовало, что расшифровка записи Блока как «авг. Мейнандер» была результатом ошибочного прочтения записи. Это предположение подтвердил микрофильм, присланный мне из ИРЛИ.

Вторым источником информации стал официальный годовой список военных лиц и гражданских чиновников Российской империи за 1893 год, находящийся в собрании Публичной библиотеки в Варшаве[10]. Книга эта в разделе «Гвардейские части» сообщает: «Полковник Николай Оттонович, Ав-Мейнандер, командир 40-го Малороссийского полка драгун, расквартирован в Сташове, Радомской губернии. Корнет Ник.Ник. Ав-Мейнандер, уланский полк лейб-гвардии Его Императорского Величества, Варшава».

Итак, оказалось, что за семнадцать лет до приезда Блока в Варшаву два его родственника, кадровые офицеры, служили на польской земле: отец и сын Ав-Мейнандеры. И не было Августа, а Николай, сын Николая, который в 1909 году в чине ротмистра командовал шестым эскадроном лейб-гвардии уланского полка его императорского величества (казармы полка находились в Лазенках, частный адрес господина ротмистра: Кошиковая, 3[11]), это подтверждает и список абонентов телефонов города Варшавы на 1909 год: номер 179-27 Ав-Мейнандер Н.Н., частная квартира.

Но что же означали кавычки, поставленные Блоком, кавычки, в которых оказалась фамилия ротмистра гвардии его императорского величества Николая II?

Ответ на этот вопрос я искал в письмах Блока к самому близкому другу – матери. 1(14) октября 1906 года, в период первой русской революции, поэт писал: «… я теперь окончательно чувствую, что, когда начинаются родственники всех остальных калибров, а также всякие знакомые, и офицеры вообще (подчеркнуто мной. – А.Г.) – то моя душа всех их выбрасывает из себя органически… Для меня это внутренняя азбука, так что даже когда я любезен с ними, то потом тошнит (…) Никого из них я ни за что «не приму»; тем самым, что они родственники, они стали для меня нулем, навсегда выброшены. Они не могут ничем заслужить человеческое достоинство в моих глазах… все они не только не могут, но и не смеют знать, кто я …»

Для Блока ротмистр Н.Н. Ав-Мейнандер был олицетворением ненавидимой им офицерской касты. А для Николая Ав-Мейнандера, офицера гвардейского уланского полка, дальний родственник из Петербурга, человек без титула в табели о рангах, без имения, был каким-то «поэтом-символистом», к тому же еще и известным, если верить либеральным газетенкам вроде «Варшавского утра».

Навязчивая идея Блока по отношению к ораве «военных русских пошляков» («Возмездие», глава третья) проявится снова, еще более усиленная варшавскими впечатлениями. Он исповедуется в этом матери, супруге полковника Кублицкого-Пиоттух.

День шестой:

воскресенье,6(19) декабря 1909 года.

Новая запись о визите в «квартиру», но на этот раз уже без родственников. Блока сопровождает доцент Спекторский, который привел с собой свободного от работы в этот воскресный день университетского служителя. Вероятно, нужно было помочь запаковать книги, документы. Педель, быть может, натопил печь, чтобы господа могли выдержать несколько часов, работая в квартире покойного профессора.

Возможно, запись «напился» означает, что Блок и Спекторский устроили поминки в одном из варшавских ресторанов на деньги, которыми мог свободно распоряжаться наследник. С этого дня все чаще появляются в записной книжке упоминания о выпивках, кабаре и одиноких прогулках, заканчивающихся случайными знакомствами на улицах.

День седьмой:

понедельник, 7(20) декабря, 1909 года.

Коллекция вырезок Блока из варшавской прессы пополняется заметкой «Варшавское утро»: «О А.Л Блоке. Какие-то анонимные корреспонденты обвиняют нас в том, что мы опубликовали «Доброжелательное высказывание» о недавно умершем профессоре. Мы вынуждены с сожалением заметить, что среди «радикалов», как называет их один из наших корреспондентов, находятся люди, не понимающие самых простых вещей. Ведь кто-то может иметь сторонников своих взглядов, а одновременно презирать этих людей. Все зависит от этического момента: то есть – как данный человек сам относится к своим взглядам. Мы отметили, что покойный А.Л. Блок был последовательным и явным врагом наших взглядов, и именно поэтому мы к такого рода противникам относимся с полным уважением, одновременно презирая тех наших сторонников, которые в любой момент готовы перейти в другой лагерь, «спекулируя собственной совестью».

Похоже, что протесты анонимных авторов касались заметки, напечатанной в газете 2 (16) декабря. Неясные намеки на поклонников газеты, готовых спекулировать собственной совестью, являются отражением каких-то политических баталий недавних лет. Скоро «Варшавское утро» было вообще закрыто властями.

Александр Блок снова проводит много часов в квартире, в которой для него уже нет тайн.

День восьмой:

вторник, 8(21) декабря 1909 года.

Запись короткая и выразительная: «Денежные дела. Пьянство». Мы знаем из писем поэта к отцу, сколько места у него занимали «денежные дела». Но в Варшаве бедный поэт стал владельцем капитала, писателем, не зависимым от случайных и скромных гонораров.

«Денежные дела» в разных формах возвращаются в записках и письмах Блока много раз и в течение длительного времени. В январе 1911 года поэт напишет матери: «… Наследство получено в Варшаве, сколько еще неизвестно, ведем «благородный спор» с Марьей Тимофеевной; скоро все деньги перешлют сюда…»

Через месяц снова приходится заниматься «денежными делами». В феврале, в письме к матери: «На днях наследство должно быть переслано из Варшавы».

И действительно, 14 февраля 1911 года «денежные дела» были закончены.

«Сегодня утром мы с Ангелиной были в банках, устраивали дела, получив наконец все деньги (еще 31 000 с лишним). Разделили на эт. раз по закону, по настоянию А. (Ангелины. – А.Г.) и М.Т. (Марии Тимофеевны. – А.Г.) – мне 5/8, то есть девятнадцать с половиной тысяч. Итого, у меня опять 30 000 с лишком…» (Из письма к матери, 14 февраля 1911 года.)

Мог ли профессор Блок накопить такую сумму из собственного жалованья? По-видимому, первородный сын Льва Александровича Блока получил в наследство большую часть отцовского имущества и умело пускал деньги в оборот, увеличив капитал.

В приведенных ранее воспоминаниях двоюродного брата поэта, Георгия Петровича Блока, о героях «Возмездия» есть такая сценка: «Как-то раз моему отцу пришлось попросить у Александра Львовича денег в долг. Они об этом переписывались, а затем самая передача произошла у нас, когда Александр Львович приехал в Петербург. Кроме меня дома никого не было. и вот я помню, как эти два старика, стыдливо прячась от меня… ушли в угол темной прихожей, под вешалку, и там старший брат сунул младшему деньги…Не всегда, впрочем, денежные дела разрешались братьями мирно…»

И все же кажется вероятным, что обвинения профессора Блока в болезненной скупости связаны прежде всего с семейными спорами за наследство, оставленное дедом. Суммы, которые отец присылал сыну-поэту, были довольно значительными. Бывали переводы и по 1000 рублей. К тому же профессор Блок систематически платил алименты дочери. Так что в «Возмездии» сплелась легенда с правдой, факты – с неприязнью. Не помогло и решение варшавских «денежных дел», которые все время заставляли главного наследника думать о них и успокаивать себя.

В 1911 году Блок записывает в дневнике: «Сегодня был в банке – день ясный, но душу портишь одним прикосновением к деньгам. Я думаю все-таки, что я имею некоторое право на эти деньги, и даже имею право подумать об умножении их, потому что живу напряженно, забываю (…) все обязанности…»[12]

Через шесть лет после варшавского эпизода Блок возвращается в записной книжке к «денежным делам», к своей материальной ситуации в 1909 году: «Если бы те, кто пишет и говорит мне о «благородстве» моих стихов и проч., захотели посмотреть глубже, они бы поняли, что: в тот момент, когда я начинал «исписываться» (относительно – в 1909 году), у меня появилось отцовское наследство; теперь оно иссякает, и положение мое может опять сделаться критическим, если я не найду себе заработка. «Честным» трудом литературным прожить среднему и требовательному писателю, как я, почти невозможно. Посоветуйте же мне, милые доброжелатели, как зарабатывать деньги; я стремлюсь делать всякое дело как можно лучше. И уж во всяком случае, я очень честен. 15 октября 1915, к ночи»[13] .

День девятый:

среда 9(22) декабря 1909 года.

Поэт пьян. Он пренебрегает сыновьими обязанностями, не едет на Волю, на обедню за упокой души отца. Целый день, а может, и всю ночь он бродит по Варшаве. Но как человек хорошо воспитанный, он хочет извиниться перед Спекторским, с которым, видимо, договорился этим вечером пойти в очередной ресторан.

Е.В. Спекторский в своих бумагах сохранил записку, вырванную из блокнота Блока, в которой был следующий текст: «Многоуважаемый Евгений Васильевич! Я зашел к вам, чтобы извиниться за то, что не приду сегодня вечером. Я плохо себя сегодня чувствую, даже не пошел на кладбище. Простите. Преданный Вам Ал. Блок».

Видимо, Блок пошел к Спекторскому, не застал его дома на Маршалковской, 81а (это был тогдашний адрес Спекторского, который постоянно менял квартиры), и оставил записку без даты. Ее можно установить, сравнивая содержание этого письма с записью в дневнике: среда, 9(22) декабря 1909 года.

Во время своих прогулок по Варшаве или уже по возвращении в гостиницу Блок написал два письма: матери и жене.

«Варшава, 9. VII. 09. Мама, сегодня пришло твое первое письмо. Ты пишешь, что опять чувствуешь себя плохо. Я приеду к тебе в Ревель на Рождество и буду рассказывать много интересных вещей, а также привезу тебе груду твоих писем, карточек, часть платья и несколько вещей. Писем я, разумеется, не читал, думаю, что тебе это будет неприятно. Все это пока не разобрано и лежит в моем чемодане. – Я все время узнаю очень много об отце и нахожу его очень интересным, цельным и даже сильным человеком. Моя сестра и ее мать мне очень симпатичны, так что я даже сблизился с ними. Сестра интересная и оригинальная и чистая, у нас много общих черт (напр. – «ирония»), но в чем-то очень существенном – коренная разница, кажется в том, что она – не мятежна; ее мать бесконечно добра, усталая и «безответная», но с характером. Привезу тебе и их карточки. Мне было бы интересно не только продолжить знакомство с ними, но познакомить с ними и тебя и Любу. Не знаю, впрочем, захотят ли они, да и вы. Я часто бываю и обедаю у здешних молодых Беляевых, страшно типичных военных людей и, к удивлению, это меня не только не тяготит, а наоборот. Чувствую себя больш. частью молодым, веду часами разговоры о батарейном празднике и о собаке, вывезенной из Китая, - мило и любезно. Считаюсь светским. Впрочем, меня также часто интервьюируют и относятся ко мне, как к человеку, хотя и со «странностями», но знаменитому[14]… Похороны были на клад. «Воля», из родств. были Петр Львович и «авъ. Мейнандер». Студенты пели. Гостиница моя далеко от Саксонского[15] сада. Варшава мне не очень нравится. – Денег у меня очень много, но ты этого пока не рассказывай. Во всяком случае я уже предпринял нечто, что ликвидирует прежде всего Шахматовский вопрос. Подумываю и о загранице. Хочу менять квартиру сейчас же. Здесь придется пробыть еще не менее недели. Пиши еще. Целую. Саша»

В письме жене: «Люба, ты моя милая, я ужасно скучаю по тебе. Между тем придется, вероятно, пробыть здесь еще не менее недели. Очень много дел и вещей. Большая часть времени уходит на разборку и укладку квартиры. Хорошо, что ты мне пишешь, я получил уже три письма. От мамы только сегодня первое, она пишет, что ей опять хуже. Ты ей напиши и поддержи ее (…). Я везу много вещей, нам надо будет, думаю, в январе переселиться на хорошую квартиру. Везу и тебе и себе старинные очаровательные вещи. – Моя сестра и ее мать настолько хороши, что я даже чувствую близость к ним обеим. Ангелина интересна и оригинальна и очень чистая, но совсем ребенок, несмотря на 17 лет. Мария Тимофеевна удивительно простая и добрая. Я не прочь от знакомства с ними. А ты? – Я живу как-то по-новому, вижу много «обыкновенных» людей и – к удивлению – очень интересуюсь ими. Чувствую себя большей частью молодым. Подумываю о том, что мы с тобой скоро поедем, например, в Рим. Я пишу маме, что на Рождество поеду в Ревель – я думаю и ты? Пиши мне. Денег у меня больше, чем у тебя, но ты этого пока не рассказывай».

Под этим письмом Блок подписывается «миллионер» и присоединяет сатирический рисунок, представляющий его жену. Подпись под этим рисунком «секретарша».

Оба письма, с такой симпатией говорящие о ближайшем окружении поэта в Варшаве, даже о «страшно типичных военных людях», имеют какой-то неясный, неблоковский тон. Блок, который в течение многих лет избегал в Петербурге встреч с Марией Тимофеевной и Ангелиной и находил разные предлоги, чтобы их не видеть, вдруг находит в себе симпатию к ним. И если внимательно прочитать эти письма, то создается впечатление, что в них что-то скрыто – замаскированное раздражение, сарказм. Хотя бы упоминание о разговоре с поручиком Беляевым о батарейном празднике и собаке из Китая…

В этот день Блок бродил один по Варшаве, которая, как он писал матери, ему «не очень нравится». Зная некоторые детали варшавского пейзажа в «Возмездии», давайте попробуем приблизительно воссоздать маршрут, которым шел Блок. Дважды поэт вспоминает о памятнике Копернику. Быть может, стоя перед памятником, вглядываясь в него, он заметил, что

...Коперник сам лелеет месть,

Склоняясь над пустою сферой…

«Возмездие», глава третья.

Позже, после странствий по Краковскому Предместью и по улице, ведущей к Висле, он возвращается к памятнику Копернику.

Опять над сферою Коперник,

Под снегом в думу погружен…

Существует и третья запись Блока о памятнике великому польскому астроному. В черновиках «Возмездия» есть такие слова:

Напрасно славил свой народ

Коперник оскорбленный…

Что может означать этот «Коперник оскорбленный»? Как поэт дошел до этого видения памятника на Краковском Предместье?

Можно предполагать, что во время встреч и бесед в Варшаве кто-то – быть может, Спекторский – рассказал Блоку о том, что сделали царские власти, которые в девяностые годы прошлого века проводили ремонт памятника. По приказу генерал-губернатора Гурко в выкопанную из-под основания памятника коробку, в которой были старинные польские монеты и медали с изображениями королей, вложили новые русские монеты и снова поместили коробку под бетонный фундамент.[16]

Одинокий поэт пришел на Саскую площадь:

На миг скользнул ослепший взор

По православному собору,

(Какой-то очень важный вор,

Его построив, не достроил…)

«Возмездие», глава третья.

Отсюда недалеко и до Саского сада, о котором Блок вспоминает в письме к матери, как будто вызывая ее воспоминания о Варшаве.

Вдруг – бесконечная ограда

Саксонского, должно быть, сада…

К ней тихо прислонился он.

Разобранное после второй мировой войны, железное ограждение Саского сада напомнило стоящие торчком бесчисленные копья и пики.

В черновике блоковской рукописи заметка: «Я стою ночью у решетки Саксонского сада и слышу завывание ветра, звон шпор и храп коня. Скоро все сливается и вырастает в определенную музыку. Над Варшавой порхают боевые звуки – лихая мазурка».

«Месть! Месть!» - в холодном чугуне

Звенит, как эхо, над Варшавой:

То Пан Мороз на злом коне

Бряцает шпорою кровавой…

«Возмездие», глава третья.

Пан Мороз в шляхетском кунтуше, - олицетворение непокорной, гордой, борющейся Польши – сопровождает поэта в его ночном путешествии. Все это происходит во время метели, любимой стихии Блока. Воспоминания об отце сплетаются со снежной метелью, бушующей над Варшавой.

В черновой записи есть фрагмент, от которого поэт отказался в окончательном варианте редакции «Возмездия»: «Недаром в эти дни над Польшей рыдала вьюга без конца… Да, сын любил, жалел отца, но в стонах вьюги было больше…(…) В те дни над Польшей тосковало и гибло, верно, что-нибудь…»

День десятый:

четверг, 10(23) декабря 1909 года.

Блок все еще занимается финансовыми делами и, может быть, в связи с этим навещает мадемуазель Мединг в гимназии в час тридцать дня.

В записной книжке поэта мы еще раз находим фамилию девицы Мединг, но на этот раз с инициалами М.О. – в заметке от 13(26) декабря. Но уже без «гимназии». Эту фамилию мы также встречаем в письме поэта к матери, датированном 3(16) января 1911 года.

Указатель имен во втором томе «Писем Александра Блока…» сообщает Мединг М.О. – и ничего кроме этого. А указатель в «Записных книжках» добавляет к фамилии общую информацию: «знакомая А.Л. Блока», это значит – знакомая профессора Блока.

Быть может, ее подпись была на каком-нибудь документе, найденном сыном в квартире отца? Быть может, мадемуазель М. О. Мединг каким-то образом была связана с покойным? Ответа я искал в не раз уже мною упомянутых варшавских путеводителях поручика Акаемова, переносящих нас на много лет назад.

Девица М. О. Мединг была учительницей немецкого языка в различных варшавских школах, например в Третьей правительственной женской гимназии на улице Краковское Предместье, 36 (в той самой, которую закончила Мария Склодовска- Кюри). Мединг родилась в 1862 году, умерла в Варшаве в 1932 году. Эти даты я нашел на памятнике М. О Мединг, на Вольском евангелистско-аугсбергском кладбище.

Ее отцом был пастор Отто Мединг, много лет преподававший основы лютеранского вероисповедания в правительственных гимназиях. В Варшаве он оказался в семидесятые годы XIX века, вероятно, в то время, когда там жил дед поэта, который, как известно, был вначале лютеранином. Блоки могли встречаться с Медингами, а подрастающая мадемуазель Маргарет фон Мединг могла заинтересоваться статным молодым юристом, прибывшем на постоянное жительство из Петербурга в Варшаву, таким несчастным в первом браке.

О том, что это знакомство продолжалось многие годы, что мадемуазель Мединг знала и вторую жену А.Л Блока, и их дочь Ангелину, может свидетельствовать письмо Блока матери от 3(16) января 1911 года: «(…) В пять часов мы идем обедать к Ангелине, где будет приехавшая из Варшавы М.О Мединг (…)».

Сестра поэта Ангелина жила у матери. Это подтверждает предположение, что Мединг действительно знала Блоков, профессора и его семью.

Возможно, поэта в гимназию к мадемуазель Мединг привели спешные дела, если в ее квартиру на Владимирской улице (теперь улица Чацкого) он нанес визит только 13(26) декабря, в воскресенье вечером. Это могли быть дела, связанные с долговыми расписками, или речь шла о могиле покойного, об установке памятника и внесении платы за него. А возможно, поэт нашел в квартире отца, среди его бумаг, письма мадемуазель Маргариты и по-джентельменски вернул их дочери преподобного Мединга.

С Краковского Предместья Блок снова возвращается на Кошиковую, в квартиру отца. Дважды в этот день он бывает у Беляевых. И вдруг последняя запись этого дня: «У польки». Лаконичная, загадочная. Мы не знаем, кем была эта варшавянка. Можем только догадываться. Но о том, что запись «У польки» связывает размышления Блока о «Возмездии», свидетельствуют следующие заметки в черновике поэмы: «Глава III. Приезд в Варшаву. Смерть отца. Тоска, мороз, ночь. Вторая мазурка. «Ее» появление. Зачат сын». А в черновике эпилога: «Третья мазурка. Где-то в бедной комнате, в каком-то городе растет мальчик».

В планах продолжения третьей главы поэмы Блок записал: «Герой (сын умершего в Варшаве отца) слышит голос стоящей перед ним простой девушки, имя которой Мария, она родом с Карпат. Девушка ведет его далеко за предместья Варшавы, там уже не видно жилых домов. Там герой умирает в объятиях Марии… Все неясные порывы, невоплощенные мысли, воля к подвигу, никогда не совершенному, растворяются на груди этой женщины.

Тот же самый мотив: образ матери-польки и ее сына, зачатого в Варшаве, - возвращается в предисловии Блока к «Возмездию», написанном в 1919 году. «В эпилоге должен быть изображен младенец, которого держит и баюкает на коленях простая мать, затерянная где-то в широких польских клеверных полях, никому не ведомая и сама ничего не ведающая. Но она баюкает и кормит грудью сына, и сын растет, он начинает уже играть, он начинает повторять по складам вслед за матерью: «И я пойду навстречу солдатам… И я брошусь на их штыки… И за тебя, моя свобода, взойду на черный эшафот».

Ребенок, зачатый «в страстную, черную ночь… в лоне дочери чужого народа» (из предисловия к «Возмездию»)…

Кажется, что с таинственной заметкой «У польки», какую-то связь имеют записки о беседах с Блоком, опубликованные Надеждой Павлович, поэтессой и переводчицей: «Блок рассказывал мне… о своей поездке в Варшаву, о сестре Ангелине, о реальной встрече с той девушкой, которой посвящены проникновенные предсмертные его строки в незаконченных набросках «Возмездия». Мне он имени ее не назвал. Он говорил о конце рода, о справедливости возмездия, о том, что у него никогда не будет ребенка. Я спросила: «А был?» - Был в Польше. Она была простой девушкой, осталась беременной, но я ее потерял. И уже никогда не смогу найти. Может быть, там растет мой сын, но он меня не знает, и я его никогда не узнаю…»

Это интимное признание поэта – если только автора не обманывает память – может быть передачей тайной мечты поэта, который не имел собственного ребенка.

День одиннадцатый:

пятница,11(24) декабря 1909 года.

Варшава празднует сочельник. Поэт смертельно скучает. К счастью, он получил давно ожидаемое письмо от матери, на которое тут же пишет ответ: «Мама, я уже начал сегодня беспокоиться, как получил твое письмо. Сейчас – рождеств. сочельник, это заметно. Мне придется пробыть здесь еще неделю от сегодняшнего дня (minimum). Поэтому напиши мне еще. Я перешел сейчас в лучшую комнату (№47).

В Ревель приеду на Рождестве. Письма твои лучше привезу тебе, я думаю, тебе будет интересно. – Кроме отправки и укладки вещей мне предстоит несколько дел и визитов. Католич. Рождество все остановило на три дня. Господь с тобой».

Рядом с датой 11(24) 1909 «Блок дописал по польски: «grudzien».

В письме жене, датированном 11 декабря 1909 года: Моя милая, напиши, как ты за меня испугалась, когда послала телеграмму? Я ответил сегодня утром телеграммой. Неужели даже заказные письма теряются? Это – четвертое. Сегодня католический рождественский сочельник. Выяснилось, что выехать придется, вероятно, только еще через неделю, от чего я загрустил. Мне надоели Варшава и вещи, и я скучал о тебе, о своем доме. Сейчас перешел в большую и более дорогую комнату (№47), в моей было невозможно спать от духоты. Пиши мне еще, твои письма меня ободряют. Когда приеду, телеграфрую. Господь с тобой».

День двенадцатый:

суббота,12(25) декабря 1909 года.

Запись этого дня кроме обычных упоминаний о Беляевых, квартире и пьянстве приносит новую подробность – название ночного ресторана, который, как оказалось, облюбовал Блок: «Аквариум».

В беседе с профессором Людвиком Семполинским я узнал, что это был один из самых дорогих ресторанов, который прежде всего посещали богатые русские купцы и высшие офицеры. «Аквариум» был знаменит превосходным шампанским, винами и разнообразными программами ревю и кабаре. Ресторан находился на улице Хмельной, 9.

Я просмотрел комплекты «Курьера поранного», «Курьера варшавского» и русских варшавских газет за декабрь – январь 1909-1910 годов. В них было множество объявлений о самых новых сенсационных выступлениях в «Аквариуме». 12(25) декабря 1909 года в «Аквариуме» Блок за шампанским «Вдова Клико» мог смотреть: «Представления знаменитого итальянского артиста О.Франкарди. Небывалый успех. Вся Варшава говорит о Франкарди. Новая большая программа. Сенсационная пьеса «La sorpresa», драма в одном акте. 8 ролей – 72 переодевания. Гвоздь программы! Франкарди за кулисами! Показ искусства быстрого переодевания. Большой дивертисмент. Масса новостей, новые пародии»[17].

Этот текст печатался в «Курьере поранном» до конца 1909 года и еще долго, день за днем. А «курьер варшавский» помещал на первой – самой дорогой странице – большие объявления кабаре «Аквариум» и его мировой сенсации – Франкарди.

День тринадцатый:

воскресенье, 13(26) декабря 1909 года.

В записной книжке появляется новая фамилия: «M-me Василевская», у который в этот день поэт был на обеде. Кем была новая знакомая Блока?

На этот вопрос ответить довольно трудно. Единственно можно заниматься предположениями и домыслами, основываясь на варшавских календарях – путеводителях Унгера и Акаемова. Вероятнее всего, запись Блока касается Анны Василевской, живущей на улице Маршалковской, 11, хозяйки и директрисы двух частных женских школ с правами государственных гимназий.

Это предположение основано на том, что Маргарита Мединг, учительница немецкого языка, работала в школах Василевской и рада была похвастаться знакомством с Александром Блоком – поэтом, как свидетельствуют об этом воспоминания профессора Богдана Наврочинского, известным польскому читателю.

Анна Василевская, в свою очередь, могла пригласить Блока на обед во второй день рождества.

Второй визит в этот день – посещение квартиры m-lle Мединг и, вероятно, участие в ужине. Здесь, возможно, говорили об отце и о том, как сохранить ему память, о заказе панихид в годовщину печального первого декабря.

И хотя Блок не отметил этого в записной книжке, можно предположить, что в квартире мадемуазель Мединг были и М.Т. Блок, и Ангелина.

День четырнадцатый:

понедельник, 14(27) декабря 1909 года.

Окончание канители с упаковкой мебели и вещей; помощь служителя с юридического факультета кажется необходимой. Возможно, в квартире профессора был и Е.В. Спекторский, с которым Блока соединяли симпатия и добрые отношения.

Трудовой понедельник кончился – как свидетельствует записная книжка – в «Аквариуме», на улице, название которой так не понравилось Блоку: Хмельная. «Как улиц гадостны названия», - пишет поэт в «Возмездии».

После шампанского веселья последовала ночная прогулка по городу, запечатленная в поэме:

Вот робкий свет фонарь роняет…

Как женщина, из-за угла

Вот кто-то льстиво подползает,

Вот – подольстилась, подползла…

«Возмездие», глава третья.

День пятнадцатый:

вторник, 15(28) декабря 1909 года.

В записной книжке Блок определяет свое состояние после вчерашнего визита в «Аквариум» одним словом: Delirum[18].

Но вторая запись в этот день говорит, что, отрезвев, Блок счел нужным нанести визит семейству Герцогов, живущих на улице Свентокшинской, 18.

Догадку, что речь идет именно об этих Герцогах, я основываю на письме Герцогов профессору Блоку с просьбой об отсрочке выплаты по векселям, которые Герцоги не могли выкупить в срок[19]. Адрес действительного статского советника, члена Окружного суда в Варшаве, сообщает «Адрес-календарь» поручика Акаемова, а о прошлом С.Я. Герцога говорят официальные источники, например списки высших чиновников империи восьмидесятых годов Х1Х века: он был судьей в Калуге и переехал в Варшаву в годы правления генерал-губернатора Гурко.

Как юрист и судебный деятель Герцог у каких-то общих знакомых мог встречаться с профессором права Александром Блоком и брать у него взаймы, гарантируя долг векселями.

Поэт, видимо, по-деловому взялся за взыскание суммы, причитающейся покойному отцу и, естественно, его наследнику. Дело, как следует из письма Герцога к Блоку, касалось 200 рублей.

День шестнадцатый:

среда, 16(29) декабря 1909 года.

И снова Блок на Кошиковой. Отрезок этой улицы между домом №29 (квартира отца), домом №3 (там жил ротмистр Николай Ав-Мейнандер) и домом №11 (квартира поручика Беляева) Блок, по-видимому, изучил очень хорошо.

Мебельная повозка – возможно, от «Венгелка» или от «Врублевского» - везет профессорские вещи на Петербургский вокзал; вероятно, сам Блок проделывает на извозчичьей пролетке дальний путь на Волю. На кладбище – панихида и памятник. Потом – визиты вежливости, прощальные визиты вежливости у профессоров – коллег покойного и уже традиционный обед у Беляевых.

В этот день Блок последний раз был на Вольском православном кладбище. После панихиды, недалеко от старой церкви, на обратном пути в город, он мог обратить внимание на другую, новую церковь, которая выглядела как миниатюра собора, воздвигаемого на Саской площади.

Вернувшись в гостиницу поэт пишет два лаконичных письма: «Мама, я уеду из Варшавы в пятницу утром, в субботу буду в Пб. И слава богу, уже пора. Целую, Саша».

Жене: «Моя милая, я приеду в субботу утром, часов около 9-ти буду дома. Пришлю еще телеграмму…»

День семнадцатый:

четверг, 17(30) декабря 1909 года.

Александр Блок наносит три прощальных визита, а поскольку вчера он был у профессоров, следует предполагать, что в этот день он целует ручку у m-lle Василевской. А может, прощается с семьей поручика Беляева?

Оставались предвыездные формальности, счет в «Венской гостинице», деньги на чай для обслуживающего персонала и швейцара, который, быть может, заказывает для господина Блока из Петербурга сани на утро следующего дня.

День восемнадцатый –

последний день в Варшаве, пятница,

18(31) декабря 1909 года.

Отметка в записной книжке «уехали», видимо, говорит о том, что Блок уехал вместе с вдовой профессора, Ангелиной и адвокатом П.Л. Блоком.

Отъезд – около девяти часов утра, по железнодорожному расписанию на декабрь 1909 года, которое постоянно печатала «Варшавская полицейская газета», на скором поезде.

Блок прощается с Варшавой.

Скоро он к ней вернется в заметках к «Возмездию»: «Отец», «1 декабря 1909» - такие названия носили черновые, ранние варианты поэмы с первоначальным подзаголовком: «Варшавская поэма».

Перевод с польского

Евгения Невякина

_______________________________________________

Адам Галис – польский писатель и литературовед, выпускник Варшавского университета, автор книги «Глыбы» и других, исследователь творчества А.А. Блока, член Союза писателей Польши.

Евгений Невякин – известный переводчик с польского языка, член Союза писателей Санкт-Петербурга. Исследование А. Галиса в переводе Е.В. Невякина на русском языке публикуется впервые.