№9 2009


Содержание


Евгений Каминский. Воскресение. Стихи.
Евгений Лукин. Танки на Москву. Повесть.
Борис Орлов. Поэты. Стихи.
Борис Краснов. Любовь к ихнологии. Рассказ.
Молодые голоса:
Ярослав Шабля. Старая льдина. Стихи.
Игорь Лазунин. Звезда аккуратной вороны. Стихи.
Голос минувшего:
Алексей Леонов. Сказка о царе Горохе. Сказка.
Василий Гоголь. Простак. Комедия.(перевод Инны Коваль).
Ангольские гости:
Антонио Кардозу. Плаванье длиной три метра. Стихи. (перевод Андрея Родосского).
Александр Беззубцев-Кондаков. Двусмысленность пустыни. Статья.
Адам Галис. 18 дней Александра Блока в Варшаве. Исследование.(перевод Евгения Невякина).
Русский мир:
Андрей Рабодзеенко (США). Счастливый художник.(интервью Елены Елагиной).
Александр Медведев. Ангел и пилот над горизонтом. Статья.
Ростислав Евдокимов-Вогак. Блистательная трилогия. Рецензия.
Николай Голь. Глубинное каламбурение. Краткий курс.

SnowFalling

Борис КРАСНОВ

ЛЮБОВЬ К ИХНОЛОГИИ

Рассказ

Ихнология – раздел палеонтологии,

изучающий следы жизнедеятельности

вымерших организмов.

Что вы знаете об ископаемых червях? А о синей кембрийской глине? Правильно, – в синей глине жили ископаемые черви, но вряд ли вам когда-либо удастся их там найти. Синяя глина пуста, пуста как блок только что купленной замазки. Одно слово – «немые породы».

Николай Крюкин не интересовался ископаемыми червями до того самого момента, пока не наткнулся на кучу кембрийской глины в окрестностях Стрельны, где он прогуливался с фотоаппаратом. Фотоаппаратом Николай снимал насекомых и пауков. Слайды показывал потом другу Чумакову, который всегда говорил: «Зашибись». И этой оценки было вполне достаточно.

По куче глины бегали черные пауки-пардозы. Самки таскали под брюшком плоские коконы и, как всякие будущие мамы, были пугливы до чрезвычайности. Николая в данном случае не интересовали пауки, тем более что они убегали из-под объектива, словно ошпаренные – он просто хотел подняться на кучу, чтобы оглядеть окрестности. Однако наверху под ногами он обнаружил среди глины серые плитки алевролита с отпечатками ходов червей.

Взяв в руки одну такую плитку, Крюкин сдвинул на лоб свои минусовые очки и сильным близоруким глазом оглядел ход древнего морского гада. Червь полз нервно, бросался то в одну, то в другую сторону, навеки запечатлевая на камне свой скверный характер. Сердце новоявленного палеонтолога затрепетало.

Николай Крюкин был весьма начитанным молодым человеком, хотя и безработным. Он знал даже, что все мы, как бы высоко ни возносились сознанием, как бы ни закрывали глаза на эволюционные факты и не ударялись головой в Бога, все-таки произошли от элементарного червя. Данный же червь был намного древнее мамонтов и динозавров, и это ощущение сжимаемого в руке времени оказалось невыносимо волнующим…

Николай ползал по куче, увлеченно отыскивая все новые и новые отпечатки. Каменные плитки с окаменевшими следами он складывал в большой полиэтиленовый пакет. Пакет уже был наполнен почти до отказа, когда Крюкин вдруг неудачно наступил на какой-то шаткий камень, тот вывернулся из-под ноги, в ступне стрельнуло болью, и Николай со стоном повалился на бок. Да, тяжела ты и опасна - судьба настоящего исследователя!

Лежать на мокрой глине, не входило в планы Крюкина, и поэтому пришлось ему, хотя и с трудом, подняться. Сильно прихрамывая, он подтащился к ближайшей луже, сел в траву, стянул с ноги заляпанную глиной кроссовку, влажный носок. Угрожающего вида желвак торчал на ступне в том месте, где торчать ему никак не полагалось.

– Ба-лин! – выругался Николай и опустил ногу в лужу.

Увы, вода в луже была теплой и не дала ожидаемого терапевтического эффекта. Натянув носок на мокрую ногу и кое-как напялив кроссовку, Крюкин поковылял прочь от коварной кембрийской кучи. Он шел через лес по тропе, и набитая камнями сумка оттягивала плечо. Мелькнула даже слабая мысль: а не выбросить ли эти камни к чертовой матери, но Крюкин переборол соблазн. За что тогда страдал, спрашивается?

Кое-как дотащился он до станции, сильно припадая на травмированную ногу. Возле платформы остановился у колонки и, надавив на рычаг, долго стоял как журавль на одной ноге, подставив другую под сильную струю холодной воды. Приехав домой, он сразу же выпил стакан водки. Точнее, голландского спирта «Рояль», разбавленного и настоянного на траве мелиссе. Этакого бледно-зеленого, но весьма горячительного пойла.

Спирт произвел необходимое расслабляющее действие, после чего на сердце Крюкина стало теплее, а боль в ноге как будто поутихла. Однако пришедшая вечером с работы жена не разделила эйфории мужа, наоборот, пришла в совершенное негодование по поводу травмированной ноги:

– Мало того, что я его кормлю, так теперь я должна его и лечить!

– Такова сель-а-ви, – отвечал подобревший от выпитого Николай.

– А как же ремонт кухни? Нет уж! Ничего не знаю! Никто тебя на эту кучу не гнал, сам полез. Будешь кухню ремонтировать, как миленький!..

Ближе ко сну Крюкин заметил, что у него будто бы поднялась температура. Сунул подмышку градусник – действительно, повышенная: 37,2. На утро следующего дня Крюкин поплелся в травмопункт.

– Работаете? – спросили Николая в регистратуре, заполняя карточку первичного больного.

– Нет, – ответил тот удрученно.

– На бирже труда состоите?

– Нет.

Эти два «нет» подействовали на Крюкина самым негативным образом. Они заставили вспомнить о его безработном паразитическом существовании и наполнили сердце болью и отчаяньем. «Червь я! Червь бесправный! И паразит к тому же».

Дежурный врач Чарин уделил его ноге минимум внимания. Он только три раза ткнул в нее своим большим пальцем. На третий раз Крюкин сказал: «Здесь». После чего его отправили делать рентгеновский снимок.

В рентгеновском кабинете Николаю велели поставить ногу на стул и не двигаться. При этом на грудь ему нацепили тяжелый свинцовый фартук. Через пятнадцать минут, уже сидя в коридоре, Крюкин увидел, как сестра пронесла мокрый снимок его ноги в кабинет дежурного врача. Потом Николая пригласили в перевязочную. Чарин уже принимал следующего больного.

– Разувайте ногу, – приказала сестра. – Вот вам номерок на 21-е.

– На 21 августа!? – потрясенно воскликнул Крюкин. – Через месяц? Почему так долго?

– Потому что перелом.

– Перелом!? – искренне удивился Николай. - А я думал, растяжение. Так что же я с переломом четыре километра пропрыгал?

– Подумаешь, пальчик сломал - небрежно бросила сестра и гордо добавила: – У нас тут с поломанными бедрами ходят...

Пока Крюкин осознавал суть произошедшей с ним метаморфозы, сестра нарезала бинтов, пересыпанных гипсом, и сунула их под воду. Потом обложила мокрыми бинтами ступню и слепила их них что-то вроде галоши. Через несколько минут галоша начала затвердевать.

Николай еще не успел до конца вжиться в новое качественное состояние – человека со сломанной ногой, – как его уже выпроводили из перевязочной, подвязав загипсованную ногу к расплющенной кроссовке.

«Вот такой у нас сервис для безработных», – с горечью думал пострадавший естествоиспытатель, покидая травмопункт. Ему хотелось бы услышать какие-то слова участия, советы, рекомендации. Даже если бы его просто поругали за неосторожность, и то ему стало бы легче.

Придя домой, Крюкин завалился на диван. Вечером он сообщил жене, что у него перелом...Нога трудно обживалась в новом гипсовом доме. Сначала мешали какие-то жесткие складки. Что-то упиралось в пятку, что-то в мизинец. Потом под гипсом появились крошки, которые кололи ногу. Этот гипсовый мусор Крюкин пытался сначала вытряхнуть из-под повязки, высоко поднимая ногу и потрясая ею в воздухе. Но эта акробатика, однако, не дала желаемого облегчения. Тогда Николай согнул специальный проволочный крючок и при помощи этого крючка на ощупь кое-как принялся выковыривать крошки из-под повязки. Потом нога начала чесаться, но почесать ее было невозможно. Приходилось утешать себя мыслью, что если чешется, значит заживает. Это Крюкин запомнил с далекого детства, когда в одиннадцать лет лежал в больнице с переломом руки. Тогда зуд в больной руке воспринимался как добрый признак.

Сразу же после облачения ноги в гипс встала проблема передвижения по квартире. Костыля в доме, естественно, никто не держал, а попытка опираться на швабру привела к тому, что очень скоро заболели подмышки - даже намотанные поверх щетки полотенца не помогали. Вскоре Крюкин понял, что наиболее оптимальный способ передвижения – мелкие прыжки на одной ноге. Но прыгать приходилось при этом аккуратно – один неосторожный прыжок и можно было сломать и вторую ногу.

Жена же тем временем, не считаясь с состоянием мужа, требовала продолжения кухонного ремонта, который усугубился не только травмой главного работника, но и неожиданной протечкой фановой трубы. Каким-то непостижимым образом вода из унитаза стала регулярно поступать на кухню, подтекая под многослойный линолеум. Теперь каждый шаг по полу вызывал выдавливание из трещин вонючей жидкости.

Отодрав плинтуса и приподняв край линолеума, Крюкин, казалось, выпустил на волю всех дурно пахнущих джинов Востока и Запада. Оказалось, что теплоизоляционный слой, который подстилал пачку линолеумных пород, прогнил до такой степени, что превратился в коричневатое желе. Когда Николай Крюкин еще работал в научно-исследовательском институте и выезжал на овощебазу в порядке трудовой повинности, он имел возможность лицезреть и обонять подобную же субстанцию. Так выглядела и пахла гнилая картошка – той последней степени гнилости, когда она уже начинает вытекать из щелей контейнера под действием собственного веса.

– Да что же это такое?! – восклицала в сердцах Вера Крюкина, выгребая всю эту грязь. – Это же хуже, чем в свинарнике.

– В свинарнике есть специальные канавки, чтобы дерьмо по канавкам стекало, – пояснил всезнающий Николай.

Жена с ненавистью посмотрела на Крюкина и в сердцах бросила тряпку на пол.

Переход в новое состояние одноногого инвалида, Николай решил закрепить и усугубить – он начал отращивать бороду. Борода у него росла редкая и несимметричная – правая щека получалась заметно прорешистей, чем левая. Тем не менее, глядя в зеркало, он каждый раз убеждался – жизнь изменилась.

– Ну, как твоя нога? – спрашивал его приходящий изредка Чумаков. – Зарастает?

– Зарастает... И сам я зарастаю...

С Чумаковым они выпили две бутылки пива, литр сухого вина, съели две сушеные воблы и четыре помятые сливины. После чего разговор пошел о высоком.

– Человек только мост между червем и Богом, – начинал Крюкин.

– Я – червь, я – Бог... – подхватывал Чумаков.

Потом наступал вечер, а после ночи снова зажигалось утро.

Утром Крюкин сидел на скамейке возле дома и читал книгу. Его шестилетний сын тут же рядом на детской площадке пытался набивать мяч ногой. Он бил как-то нерасчетливо сильно, отчего мяч летел вверх и в сторону... Время от времени Крюкин отвлекался от книги и с досадой смотрел на неуклюжие попытки сына.

– Ну, как ты бьешь? – наконец не выдержал он. – Зачем лупишь так сильно? Вытягивай носочек, вытягивай... Эх, была бы у меня здоровая нога, я бы тебе показал... Ну-ка, дай сюда мяч.

Он отложил книжку, взял мяч из рук сына и, сидя, попытался левой ногой изобразить правильный удар... Мяч улетел далеко за площадку.

– Да, – сокрушенно вздохнул Крюкин. – Сидя не очень-то пожонглируешь...

С поломанной ногой состояние безработного не так угнетало Крюкина, как раньше. Теперь ему казалось, что он просто сидит на больничном, и этот легкий самообман наполнял его сердце неведомой доселе легкостью и свободой. Хотя в нижних слоях сознания все равно тлела мысль о том, что после срастания плюсны мизинца вопрос о его паразитическом существовании встанет ребром. А пока что по вечерам Крюкин изучал алевритовые плитки с отпечатками кембрийских червей. Сняв очки и вооружив глаз лупой, он проходил вслед за червем извилистый его путь, отмечая сокращения его эластичного тела и мысленно помещая себя на место вымершего беспозвоночного.

Николай выяснил, что в кембрийской глине жили, по крайней мере, три разных вида червей. Два вида круглых – разной толщины, и один вид червей – с плоским брюхом, Крюкин так и назвал их – «плоскобрюхи». Плоскобрюхи были настоящими гигантами. Их следы легко и непринужденно подминали под себя следы других обитателей нижнего кембрия. Напротив, более мелкие круглые черви, натолкнувшись на след плоскобрюха, почтительно огибали его, дабы не попасться на обед. Окаменевшая жизнь червей была полна тайн, и чрезвычайно увлекательно было расшифровывать ее.

Но жена не позволяла Николаю расслабиться и отвлечься от бренных забот. Неожиданно она врывалась в комнату к мужу и требовала, чтобы тот срочно починил задвижку в туалете, или, в другой раз, чтобы продолбил отверстие под зеркало в коридоре.

– У нас же есть там одно зеркало, – пробовал возражать Николай.

– Надо еще одно – поближе к двери, – с необъяснимой жестокостью требовала жена.

«Она просто пользуется моим безработным бесправием, – с горечью думал Крюкин, – и ей плевать на мою ломаную ногу».

Он доставал шлямбур, молоток и начинал долбить бетонную стену для того, чтобы жена могла лицезреть себя утром в двух зеркалах сразу, Господи, было бы на что смотреть! Постепенно Крюкин врабатывался, и работа начинала приносить удовольствие, он начинал что-то мычать под нос, а потом и насвистывать.

– Не свисти! – тут же обрывала его жена. – И так денег в доме нет. Все уже просвистел.

Крюкин замолкал. Но теперь его светлое настроение становилось гораздо менее светлым, а сила ударов по шлямбуру угрожающе возрастала. Он представлял себе, как заколачивает шлямбур в голову жене, такую же бетонно-непробиваемую, и на душе его понемногу теплело.

Время от времени Николай проверял глубину пробитой дыры гвоздиком, потом при помощи резиновой трубки выдувал из дырки бетонные крошки.

«А ведь однажды, – вдохновенно думал Крюкин, – эта бетонная плита окажется на дне моря, (Николай читал где-то о цикличности геологических процессов), и ее занесет илом, и все это окаменеет к чертям собачьим. А затем море снова схлынет, и какой-то новый Крюкин-Дрюкин-Каменюкин откопает эту плиту. А может, это вообще будет инопланетянин... какой-нибудь Никюрк. И этот инопланетянин начнет изучать бетонную плиту, бывшую когда-то стеной дома, но ни фига не догадается он об этом, потому как вся разумная жизнь на планете давно исчезнет. И этот Никюрк наткнется на мое долбанное отверстие под зеркало и удивится – what is it? Деревянная пробка, конечно, давно сгниет и от нее не останется и следа, но бетон... бетон вечен. Потом этот Никюрк найдет еще одно углубление, и еще одно – целый ряд отверстий, но меньшего диаметра. Где ему, дураку, догадаться, что шлямбуром меньшего диаметра я долбил дырки под ковер, а более крупным – под зеркало и книжные полки. Он решит, что эта плита – окаменевшее дно моря, а мои долбаные дырки не что иное, как вертикальные норы червей-сверлильщиков. Они были двух видов, решит он, более мелкие и более крупные. И он присвоит им латинские названия, типа: Vermus prima и Vermus secunda...».

Закончив долбежку, во время которой весь дом сотрясался и гудел, Николай вешает зеркало и глядит в него на свою небритую рожу. «Vermus nebritus», – итожит он увиденное...

Неожиданно подоспело 21 августа – скоро уже и осень! Крюкину сняли гипс, и он наконец-то смог засунуть ногу в ботинок и опереться весом тела на больную ступню. Но оказалось, что за время экономной работы левой ноги совершенно зарос отложениями солей тазобедренный сустав. Теперь при ходьбе Николай Крюкин не просто хромал, а хромал в каком-то двухтактном режиме – сперва прихрамывала ступня, а потом и бедро.

– Ты ходишь как человек, который притворяется, что он не хромает, – сказал ему Чумаков, глядя на его походку.

Николай долго обдумывал сказанное, но не нашелся что ответить. Вернувшись домой, он критически оглядел себя в зеркале и решил, что пора бы ему побриться. Козлиная бородка, которая выросла за время болезни, старила его и делала похожим на писателя Щедрина. Крюкин пошел за свежей бритвой и, возвращаясь обратно, заметил в проходной комнате лежащую на диване жену. Она возлежала с мокрой тряпкой на лбу и закрытыми глазами. Ядовито зеленый халат подчеркивал синеватую бледность ее лица. Николай остановился и внимательно посмотрел на нее. У жены снова разболелась голова.

– Ты похожа сейчас на кембрийскую глину, – ласково сказал он ей, – такая же синяя и такая же немая.

Жена с трудом открыла глаза.

– Уйди, Крюкин, – с болью в глазах сказала она.

– Легко, – сказал Николай и вышел на кухню.

Там он установил маленькое зеркальце на подоконнике, так, чтобы свет от окна падал на лицо. И сначала подкорнал свою чахлую бородку ножницами, а потом решительно намылил подбородок и провел станком первую борозду...

Через две минуты Крюкин, что-то помыкивая себе под нос, с удовлетворением поглаживал пальцами выбритый подбородок. Подбородок оказался светлее, чем загоревшее за лето лицо. Но это не расстроило Крюкина. Даже дождь, шелестящий за окном, не мог умалить его светлого настроения. Дождь – это здорово! Дождь– это праздник для дождевых червей, которые покидают свои темные норы, чтобы вознести молитвы своему светлому богу. Да здравствует дождь! Да здравствуют дождевые черви! Полезные для земледелия! Самые гладкие и бритые черви в мире!

_______________________________________________

Борис Краснов – поэт, прозаик, автор книг «Маятник», «Время огненных знаков» и других, член Союза писателей России.

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.