№10 2009


Содержание


Александр Фролов. Час совы. Стихи.
Сергей Паничев. Предварительные встречи. Апокриф.
Роман Всеволодов. Немецкая девушка. Повесть.
Елена Елагина. Между совой и жаворонком. Стихи.
Владимир Хохлев. В сердце Родины. Рассказы.
Молодые голоса:
Максим Грановский. Квартал № 2. Стихи.
Елена Шаляпина. И утро раннее уже горчит слегка... Стихи.
о. Павел Хондзинский. Архиерей. Исследование.
Александр Беззубцев-Кондаков. Смерть Пигмалиона. Статья.
Евгений Антипов. Дух времени. Памфлет.
Немецкие гости:
Вильгельм Раабе. Рука. Стихи.(перевод Виктора Червинского)
Герман Гессе. Ноктюрн. Стихи.(перевод Юрия Григорьева)
Бёррис фон Мюнхгаузен. Сага о кожаных штанах. Стихи.
Фриц Кнёллер. Восточная река. Стихи.(перевод Евгения Лукина)
Сибирские гости:
Владимир Берязев. Мля перемельная. Стихи.
Голос минувшего:
Илья Штемлер. Лошади Клодта. Воспоминания.
Русский мир:
Петр Ильинский (США). Ловушка для грешника. Исповедь.
Семен Каминский (США). Заноза. Рассказ.
Александр Юнда. Уроки французского. Очерк.

SnowFalling

Илья ШТЕМЛЕР

ГОЛОС МИНУВШЕГО

К 75-летию Книжной лавки писателей


ЛОШАДИ КЛОДТА

Воспоминания

У кого из книгочеев не трепетала душа, подходя к дому № 66 по Невскому проспекту. Знаю по себе... Порой, едва ступив на Аничков мост, мне чудилось, что бронзовые лошади скульптора Клодта торопятся в Книжную лавку писателей. И я усмехался над их лошадиной наивностью — спешите, обгоняйте — я посмотрю на ваши бронзовые морды, когда столкнетесь с Мариной Ивановной Подрядчиковой, директором Лавки. Хотя уже давно маленький кабинетик в глубине Лавки занимает другой директор...

Помнится, я тоже был наивен, как эти лошади. С тех пор прошло более сорока лет. Но я все помню, до мелочей. И липкий ноябрь­ский дождь, вперемежку с колючими снежинками, и бумажный шелест плаща-болоньи, и бублик вместо ужина, с его сладковатым, каким-то упругим тельцем... Бублик я покупал на углу Невского и Толмачева, в метрах двадцати от Лавки писателей. Куда я и направлялся, уверенный в том, что человек, столько лет терзающий лист бумаги, имеет право войти в эту Лавку. И не в общий отдел, куда впускают любого, а за глухую коричневую дверь с надписью «Отдел обслуживания писателей»...

Надо заметить, в ту пору писателем слыл человек, если он был членом Союза писателей. А членом Союза мог стать тот, кто имел не менее двух выпущенных книг и трех рекомендаций от «настоящих» писателей. Да и тогда принимали не каждого. Если тебя и пропустит приемная комиссия, то может срезать секретариат Союза то ли в Ленинграде, то ли уже на самом Олимпе, в Москве. В рай легче попасть, там имеешь дело с одним Богом, а тут их вон сколько. Между прочим, Союз писателей и казался раем. Со своим особым нимбом в глазах прочих граждан, со своими Домами творчества, поликлиниками, швейными ­ателье и прочим счастьем. А главное, я смог бы прямо посмотреть в глаза своей теще Евгении Самойловне. Теща укоряла меня в том, что я обманул ее, обещал стать писателем. И, если обещанного ждут три года, так прошло уже пять. Но пока ее дочь еще в соку, ей надо ­успеть устроить жизнь с солидным человеком.

Да и есть на примете один стоматолог, он имеет с каждого вырванного зуба столько, сколько я имею в месяц на своем сраном заводе. Теща была реалисткой, она работала закройщицей в швейном ателье. Я молча терпел унижение. И всю свою ярость переносил на бумагу, время от времени орошая ее девственную чистоту скупой слезой неудачника.

Так я выплакал свой первый роман и, через множество историй — забавных и не очень, — напечатал его в журнале «Юность». В те времена не было более знаменитого и престижного литературного журнала, чем «Юность» с ежемесячным тиражом в два миллиона экземпляров. Отметить страницы этого журнала своим рассказом было равносильно получению ордена. А напечатать большой роман с продолжением в трех номерах — считайте не меньше чем получение звания Героя Советского Союза.

Что и говорить — отметина почетная. Это в наше время она вроде поистерлась, и ордена прошлого, даже Звезду Героя, со всеми ­документами, можно купить в Апраксином дворе по сходной цене. Ничто так не компрометирует эпоху, как девальвация знаков ее величия...

И тогда, в тот ноябрьский день, я шел в Лавку писателей, предвкушая блистательный реванш за ранее испытанное унижение... Разве я мог забыть прошлый позор?!

Случилось это месяцев пять назад, летом. Едва я получил издательский договор журнала «Юность», едва осознал сумму гонорара, равную трехлетнему непосильному труду ­инженера, как возникла злорадная мысль — отомстить ей, этой женщине, этой горгоне Медузе. Что может сравниться со сладостью мщения?! Пожалуй, только вкус мороженого «сахарная трубочка» Ленинградского хладокомбината в жаркий летний день... Я представил ее серые глаза, утомленные славой директора Книжной лавки, ее высокую костистую фигуру с прямыми плечами сержанта-сверхсрочника, ее собранные в пучок волосы цвета жухлой соломы, как мне тогда казалось, в унижении и гневе. Господи, как мне хотелось ей отомстить.

Все началось со злосчастного летнего дня. С той минуты, когда я пришел в Книжную лавку. Там, в закрытом отделе «Только для писателей» — куда я проник следом за какой-то хромой теткой, — находилось несколько человек. Они разглядывали книги, зашпаклевавшие высоченные стены комнаты. И какие книги! Тут и Платонов, и Паустовский, и Катаев... А иностранцы? Апдайк, Селлинджер... Русская и мировая классика... Это только то, что сразу бросилось в глаза. А как издано! Такого ассортимента никогда не было в общем отделе. Да что там в общем отделе, такого ассортимента не было ни в старом «зингеровском» Доме книги, не было его и в магазине подписных изданий на Литейном...

Сдерживая волнение, я старался слиться с теми, кто находился в отделе на законном осно­вании. Боковым зрением я видел острый птичий профиль Михаила Дудина. Видел коренастого, крепенького, точно старый пень, Геннадия Гора с очками на пухлом носу. Худенький как подросток, как сорванная с дерева сухая веточка, Михаил Слонимский перелистывал какую-то книгу. Стояла почтенная библиотечная тишина... Я старался затесаться между знаменитостями, ускользнуть из поля зрения той, чей взгляд, подобно пути трассирующей пули, метался по пространству комнаты. С настроением преступника, след которого уже взяли собаки, я снял с полки синий томик Платонова «В прекрасном и ярост­ном мире» и взглянул на цену. Один рубль семнадцать копеек. Конечно, дороговато. Но главное — как мне вынести книгу из этой комнаты, ведь касса находится в общем отделе? Спрятать за пояс, прикрыть рубашкой? А если заметят? Как я докажу, что хотел честно добраться до кассы? Я молил Бога, я его просто уговаривал, чтобы Он чем-нибудь занял хозяйку Книжной лавки, послал ее хотя бы в ­туалет...

Напряжение росло. Противные усики холодного пота щекотали спину. Я чувствовал, что-то случится. И случилось...

– Елена Михайловна, – раздался резкий голос, точно разрыв крепкой парусины, – этот молодой человек с вами?

Я замер – наступает час Суда.

– Тагер, – раздался чей-то подхалимский голос, – Марина Ивановна к вам обращается.

– Что такое? — хромая тетка была еще и туговата на ухо.

– Я спрашиваю, этот молодой человек пришел с вами? — голос хозяйки густел.

– Нет. Я одна, — гордо ответила тетка Тагер.

– С Тагер молодые люди в последний раз приходили полвека назад, – пошутил Дудин.

Эту фразу Тагер, как ни странно, расслышала.

– Михаил Александрович, дорогой мой, — ответила Тагер, — между прочим, годы, когда я могла прийти сюда с молодым человеком, я проводила на Колыме, под охраной вертухаев и собак. И вы это отлично знаете.

– Извините, Елена Михайловна, я неуклюже пошутил, — Дудин мягко коснулся плеча хромоножки.

Я стоял на “ватных” ногах, прильнув для устойчивости к косяку книжного стеллажа. В обречённом ожидании, когда эта незлая перепалка коснется моей персоны. И дождался...

– Кто вы, молодой человек?! — тоном милицейского участкового вопросила хозяйка Лавки.

– Штемлер... Илья, — с мягкой угодливостью ответил я.

– Ваша фамилия мне ни о чем пока не говорит, — без малейшего сострадания продолжала допрос эта грымза, — откуда вы появились? Вы писатель?

– Пока... читатель, — ответил я, едва слыша свой голос, — но я... у меня уже есть издательский договор.

– Издательский договор — это для юрисконсульта... Когда станете писателем, тогда и приходите. Покиньте отдел, — и добавила в мою скорбно поникшую спину, — ходят тут всякие. А потом интересуются: куда это дефицитные книги пропадают?

Вот какой позор я пережил прошлым летом. Особенно мне было обидно за издательский договор с журналом «Юность»! Документ, по которому, как мне казалось, я уже считался писателем. Много ли в Ленинграде найдется человек, которые могли бы пред­ставить такое доказательство в свою защиту?! Но ничего! Теперь, осенью, вместо издатель­ского договора я могу представить сам журнал «Юность». Как говорится, ткнуть ее носом в страницы, пахнущие типографской краской, с началом моего романа. С моей фотографией. Пусть сличает, если моя фамилия ей тогда ни о чем не говорила!..

Это злорадство влекло меня помощнее реактивного двигателя по осеннему Невскому к дому № 66. Жажда реванша, могучая сила. И, пересекая Аничков мост, я чувствовал неукротимое желание заржать в знак братства с этими могучими конями скульптора Клодта. К тому же итальянский плащ-болонья служил подобием лошадиной попоны, защищающей от дождя экземпляр журнала «Юность»...

Высоко задирая колени, точно лошадь на арене цирка, я переступил порог Книжной лавки. И, кажется, заржал в предвкушении замечательного шоу, что произойдет сейчас в соседней комнате с табличкой «Отдел обслуживания писателей»...

После разноголосой сумятицы общего отдела за дверью заветной комнаты для писателей стояла тишина. Несколько скорбных фигур, подобно водорослям, плавно колебались в мареве света уходящего дня, что падал из огромных витринных окон. Одного из них, по фамилии Хватов, я знал: он как-то выступал по телевизору, молол какую-то чушь... Сама горгона сидела за своим столом с видом хищника, поджидающего добычу... При моем появлении ее тусклый взгляд воспламенился. Будто разом опустошив колчан, целая туча огненных стрел метнулась в мою сторону. «Крепись, Илья! — сказал я себе. — Будь мужчиной, не убегай! Если дашь слабину, то никогда не напишешь ни одной стоящей вещи. Это твой момент истины».

– Я Штемлер! — объявил я дерзким голосом прямо с порога.

– Ну и что? — безучастно вопросила хозяйка-горгона.

— Я — Штемлер! — с упрямством осла повторил я.

— Ну и что? — вторично переспросила хозяйка-горгона. — Я, к примеру, Подрядчикова.

— Знаю, — выдохнул я. — Я пришел подобрать себе книгу...

— Окажите милость. В общем отделе есть неплохая литература.

— Хочу купить Андрея Платонова. «В прекрасном и яростном мире». В общем отделе его нет.

— И не может быть. Это дефицитная литература, ограниченное количество экземпляров. Для писателей, — она запнулась и, вдруг вспомнив, добавила осенено: — Так это вы в прошлый раз протырились сюда за спиной писательницы Тагер? Думаете, я вас не запомнила? Вы думаете...

— Я не протыривался! Я имею такое же право, — победно выкрикнул я, выхватывая из мокрой попоны журнал с подготовленной заглавной страницей, где моя фотография. — Я — писатель!

— Кто этот тип? — хозяйка брезгливо взглянула на волглую страницу. — И почему он плачет?

— Он не плачет, — растерялся я. — Это капли от дождя.

— Бедный мальчик, — вздохнула хозяйка. — И какое вы имеете отношение к этой симпатичной физиономии?

— Это я! — растерянно оповестил я. — Только фотография давняя.

— Никакого сходства. В сравнении с ним вы сущая образина.

Я растерялся и скукожился, точно воздушный шарик, из которого выпустили газ...

— Так я могу купить Платонова? — не обращая внимания на нелестное для себя сравнение, проговорил я.

— Нет, не можете. Вы еще не член Союза писателей. И даже не член Литературного фонда...

— Лев Толстой тоже не был членом Союза писателей, — старался я свести к банальной шутке неприятную ситуацию.

Но шутка отскочила от хозяйки, словно теннисный мяч от бетонной стены. Упершись руками о поверхность стола, хозяйка поднялась во весь свой рост, не спуская с меня уничижающего взгляда. Ее костистая фигура, казалось, подминает все стеллажи с книгами, застилает потолок и, точно арка, замыкается где-то за моей спиной.

— Вы, милый мой, к тому же нахал, — проскрежетал ее голос, словно с потолка. — Вступите в Союз писателей, получите членский билет, тогда и приходите.

Она решительно вышла из-за стола и направилась ко мне, явно выжимая меня из помещения. Я пятился под тракторной мощью её могучей груди, сдерживаемой толстой кофтой.

— Но пока я вступлю в Союз, вы продадите Андрея Платонова, — пискнул я у порога.

— Найдем вам Платонова! — веско оборвала хозяйка, продолжая выдавливать меня за порог.

— Отдайте мой журнал! — из последних сил выкрикнул я.

Хозяйка вернулась к столу. Подобрала журнал и шагнула к порогу. Одной могучей рукой она втиснула журнал под мой прижатый локоть, а второй — выпихнула меня за порог. И, как мне показалось, еще поддала коленом...

Униженный, я некоторое время стоял у неплотно прикрытой двери, с каким-то мазохистским интересом вслушиваясь в звуки, что доносились из аквариума писательской комнаты. Не могли же те, кто был свидетелем моего позора, не высказать отношения к происшествию.

«Безобразие, — прошелестел один из водорослей, присутствующих в этом аквариуме, по фамилии Хватов. — Всяк норовит себя в наши писатели зачислить... Всякие Штимлеры, Штумлеры... Просто нет проходу». — «И не говорите, Александр Иванович, — ответил второй водоросль. — Специально выбрался сюда в субботу. Думал, они сидят по домам, никуда не выходят, соблюдают... И вот, пожалуйста!»

Между тем, продолжение этой истории приняло совершенно иной оборот.

Противоположный... К тому времени я уже выпустил две книги, вступил в Союз писателей, стал членом Литфонда... Словом, стал «легальным» советским писателем, не подкопаться. Тем не менее афронт, полученный когда-то в Книжной лавке, саднил память. И я старался пореже в нее заглядывать. Только если во время «книжной путины», в конце года, когда писатели рассаживались за большой овальный стол в писательском отделе и, вооружившись каталогами издательств, выписывали на следующий год книги в свою персональную картотеку. Процедура интимная, похожая на какое-то священнодействие... А глав­ное, можно было затесаться среди писательской братии, сидеть тихой сапой и не рыпаться. К тому же мое самолюбие щадило то, что Марина Ивановна в отделе появлялась нечасто и все вопросы решала добросердечная Софья Михайловна Никельбург, старший продавец.

Однако пребывание в состоянии «ни мира, ни войны» меня тяготило. «А все мой склочный, сволочной характер, — казнил я себя. — Подумаешь, явился принц со своим издательским договором... Кто ты для нее, когда классики ищут ее благосклонности и при встрече целуют руки. Да что там классики?! Сам директор Елисеевского магазина расцветал при виде хозяйки. Литература — великая сила».

Но, как известно, ничто не вечно под луной... Все началось с поминок. Умер мой литературный покровитель, нежный, талантливый, один из последних истинно ленинградских интеллигентов, заведующий отделом прозы журнала “Нева” Сократ Сетович Кара. Он был инвалидом войны, взрывной волной фугаса ему повредило позвоночник, отнялись ноги. Долгие годы Сократ Сетович был прикован к постели. И всегда ухоженный, какой-то стерильный, он лежал в белоснежной постели, седоголовый, на высокой крахмальной подушке, с юношеским блеском больших армянских глаз. И все годы страдания Сократика скрашивала его жена, кинорежиссер Тамара Родионова. Удивительно красивая, на редкость остроумная, добрейшая русская женщина, сибирской породы. Я любил бывать в гостях у этой семьи в добротном, всегда гостеприимном доме в Тульском переулке...

На поминках Тамара усадила меня за стол, рядом с пустующим креслом, предупредив, чтобы я был галантен — место займёт ее подруга, живая история писательской организации. И мне, как молодому члену Союза писателей, будет весьма полезно такое соседство, впрочем, наверняка мы уже знакомы. Но, будучи не только режиссером, но и сценаристом, Тамара хранила интригу.

Вскоре, как обычно это бывает среди знакомых между собой людей, печальное за­столье обрело раскованность и какое-то бражничанье. Вспоминали, каким был веселым человеком Сократик, юморные случаи из его жизни. И это не могло не обрести шутливую форму, причем тон задавала сама вдова, человек, у которого юмор был средой существования, несмотря на все тяготы жизни...

Я человек не особенно пьющий, а тогда был вообще не пьющий. В то же время, литературная среда имела свои устоявшиеся традиции, свои законы. И быть «белой вороной» не всегда удобно, был риск потерять уважение коллег. А не хотелось...

С загадочной соседкой справа мне ловчить не приходилось, потому как ее место пока пустовало. А с соседом справа были проблемы...

— Илья, выпьем! — предложил Юзик Принцев, известный по тем временам драматург и алкаш.

— Не могу, Юзик, — вздохнул я горестно. — Разве ты не знаешь? Я же на «антабусе».

— Врет! — веско вмешался известный «правдогон» Михаил Демиденко. — А с кем мы на той неделе в Доме писателя надрались так, что в метро не пустили? Хорошо повстречался трезвый Минчковский и взял нас на поруки...

— Минчковский трезвым не бывает, — возмутился Принцев. — И ты, Мишка, как всегда врешь. То ты с Мао Цзэдуном «вась-вась», то у тебя Аркаша Минчковский повстречался трезвым. Трепло! Кто вообще тебя сюда ­впустил?

— Как это кто? — всерьез возмутился Демиденко. — Я столько сценариев настругал для Ленфильма! Там и с Тамарой познакомился... А вот тебя-то кто сюда впустил, драматург пионерский?!

Все знали, что Принцев не особенно любил, когда подчеркивали его содружество с Театром юного зрителя, он считал себя солидным профи.

Назревал скандал.

— Ладно, — вмешался я, — выпьем и закусим!

Предложение было немедленно принято. В сущности, мы были добрыми приятелями, и мелкие брюзжания только подчеркивали наши дружеские отношения...

Выпили еще по одной. Демиденко заложил традиционный вираж — поставил рюмку на тыльную сторону ладони и единым махом отправил содержимое в рот. Принцев, естественно, не мог оставить без внимания подобный выпад. И после каких-то манипуляций по сложной траектории лихо зафугачил целый фужер с вином... Я в этой компании выглядел воробышком, пьющим из лужи, но тоже наклюкался до оранжевых кругов в глазах. И тут я услышал негромкий женский голос:

– Ничего себе. Вы ещё и алкоголик.

Оборачиваюсь на голос — она! Директор Книжной лавки Марина Ивановна Подрядчикова, собственной персоной, моя соседка справа...

— Марина?! Опоздала! — разом завопили Принцев и Демиденко, перегнувшись за мою спину. — Скажи свои слова о Сократике, скажи о Тамаре...

Марина Ивановна поднялась. В черном облегающем платье с белоснежным жабо вокруг шеи она выглядела эффектно и торжественно-печально. Уважительно стихла застольная разноголосица...

— У Андрея Платонова в каком-то рассказе есть фраза: «Опять надо жить»... Мне кажется, вся жизнь нашего Сократа Сетовича, нашего Сократика, и его Тамары отражена в этой мудрой фразе...

Марина Ивановна говорила проникновенно, тепло... А я думал о неловкости ситуации, в которой сейчас оказался. Может, незаметно улизнуть? Глупо. Или пересесть на другое место? Еще глупее...

Под всеобщее одобрение Марина Ивановна села. Не чокаясь, как принято в подобной ситуации, все, подчиняясь ее призыву, пригубили свои рюмки...

— Ильюша! — обратилась ко мне Тамара. — Поухаживай за дамой... Положи ей рыбки или винегрет.

Я судорожно вцепился в чистую тарелку и в панике оглядел стол.

— Положите мне горчицу, — Марина Ивановна наклонила ко мне голову. — Всю банку. Думаю, только горчицей вы бы меня с удовольствием угостили.

— Почему же? — пробормотал я, вдыхая приятный запах ее духов. — И хрена бы свежего не пожалел...

Марина Ивановна улыбнулась и, пробормотав: «Еще и впрямь отравите», перехватила у меня тарелку. «Господи, какой я болван!» — думал я, наблюдая, как Марина Ивановна наполняет снедью свою тарелку.

— Ну, хотя бы водки-то налейте даме, кавалер, — бросила Марина Ивановна мне «спасательный круг».

С отчаянием тонущего я выдрал из цепких пальцев Юзика Принцева полупустую бутылку «Московской».

— А говорит, что на «антабусе», — Принцев глазами проводил зеленую этикетку.

— Ради Марины! — вздохнул Демиденко.

— Давайте мириться, Ильюша, — оценила Марина Ивановна мой подвиг, глядя, как льется водка в тяжелую граненую стопочку. — Надеюсь, теперь вы поняли мою правоту... Когда я выставила вас тогда из отдела...

— Вытурили, а не выставили, — миролюбиво заметил я.

— Ну, вытурила, — согласилась Марина Ивановна. — Зато вы доказали, что вы можете писать... Представляете, во что бы превратился писательский отдел, если допускать в него всех графоманов. Одну среднюю книгу могут написать многие. Лучше проводите меня домой, я живу недалеко отсюда...

Мы шли по тихому заснеженному Суворовскому проспекту. Стараясь сдерживать шаг, чтобы продлить время общения, я слушал удивительные истории о писателях, считающих Книжную лавку своим вторым домом. А историй этих Марина Ивановна знала великое множество. И героических, и позорных — ничто не забывается. Ведь, в сущности, она была «по­следним из могикан». Свидетелем судьбы многих ленинградских писателей. И я чувствовал гордость за какую-то, хотя бы формальную, принадлежность к некоторым из этих славных имен... В дальнейшем наши отношения становились все более дружескими.

А после выхода дилогии «День благодарения», романа, презентацию которого Марина Ивановна вела в Лавке, наши отношения стали почти родными. Кстати, у многих сложились с ней подобные отношения. Хотя есть и такие, кто держится за старые обиды, словно они и были самыми важными моментами их жизни. Впрочем, возможно так и есть, не берусь судить. Только конфликты в творческих организациях, мне кажется, носят наиболее обнаженную форму в силу специфики профессии. И надо обладать особым сознанием, чтобы относиться к ним с иронией и юмором, это уж кому как повезет...

Книжная лавка писателей в моей жизни знаковое место. Выпустив за долгую свою жизнь немало книг, я по-прежнему испытываю волнение, когда переступаю порог дома № 66 по Невскому проспекту. И что удивительно — преемственность нового поколения сотрудников столь высока и органична, что кажется, они не меняются, а как-то сказочно “перелицовываются”. Может быть, поэтому я считаю это место такой же исторической составляющей города, как и бронзовые лошади на Аничковом мосту...

_______________________________________________

Илья Штемлер – прозаик, автор романов «Таксопарк», «Универмаг», «День благодарения» и других, член Союза писателей Санкт-Петербурга.

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.