* * *

Надломившись, хрустнет ветка в загустевшей тишине,

и взметнется занавеска в чьем-то пристальном окне.

И замрешь во всей крамоле на миру и на ветру,

пыль – столпом краеугольным, время – пылью, подобру-

поздорову заводного не унять теперь сверчка,

что за ключик, что за слово так заводит дурачка?

Пыль глотая, он стрекочет граду, миру, муравью

всё беспамятней, всё громче жизнь мелькнувшую свою,

и каким-то чудом длится, длится эта стрекотня

тридесятую седмицу нескончаемого дня.

Что ни звук – пыльца и споры. Ну же, ври и ворожи.

Видишь, как травинкой сорной прорастает снова жизнь,

как из ветки по надлому выступает млечный сок –

словом вспыхнувшим ведомый, ворожи и ври, сверчок,

выговаривай по слогу, проговаривай тщету,

что б там ни было, у Бога каждый голос на счету –

бормотанье, посвист, лепет… Растворившись в стрекотне,

гаснет день, но всё теплеет свет в распахнутом окне,

всё цветет окрест цикута – горький вкус пыльцы во рту,

и легко стоять как будто на миру и на ветру…