№14 2011


Содержание


Елена Скульская (Эстония). Короче, чем жизнь.Из книги об отце.
Феликс Чечик (Израиль). Документальное кино. Стихи.
Борис Хазанов (Германия). Универсальная грамматика. Рассказ.
Евгений Орлов (Латвия). Двенадцать винных ягод. Стихи.
Петр Ильинский (США). Обратный путь. Рассказ.
Рафаэль Шустерович (Израиль). Посвящения. Стихи.

Петербургские мосты
Ольга Пуссинен (Финляндия). «Полукровки, метисы...» Стихи.
Сергей Пичугин. (Латвия). Поэт. Стихи.
Ольга Гришина (Бельгия). «Туман поднимается – темный…». Стихи.

Семен Крайтман (Израиль). «дорога из Тиберии назад…». Стихи.

Балтийские строфы
Руслан Соколов (Даугавпилс). «Осенью…». Стихи.
Павел Васкан (Рига). «Что сказать…». Стихи.
Евгения Ошуркова (Рига). Vert. Стихи. Сергей Смирнов (Вильнюс). Ворон. Стихи. Владимир Трофимов (Клайпеда). Дождь в порту.Стихи.
Светлана Лаптева (Висагинас). Молитва. Стихи. Николай Гуданец (Рига). Песнь благодарности. Стихи.

Финская тетрадь
Алексей Ланцов (Сало). «Мой сосед, Тоссавайнен…».Стихи. Татьяна Перцева (Хельсинки). Padla internacionalis. Рассказ. Елена Лапина-Балк (Хельсинки). Клоунада. Рассказ.

Анна Людвиг (Германия). Сорок восемь шагов. Стихи. Аркадий Маргулис (Израиль). Испанский гранд. Рассказ. Михаил Блехман (Канада). Грог. Рассказ.

Молодые голоса
Таисия Ковригина (Литва). Утренние гимны.Стихи.
Кристина Маиловская (Финляндия). «Я – такая-сякая!..» Стихи.

Константин Вогак (Франция). Опять мне Отчизна снитсяСтихи.
(публикация Р.Б. Евдокимова-Вогака)

Леонид Рябков (Молдова). Два желания.Рассказ. Инна Иохвидович (Германия). Быть счастливой.Рассказ. Семен Каминский (США). Мест нет.Рассказ.

Американский дивертисмент
Игорь Джерри Курас (Бостон). Дорогой галстук. Рассказ. Виктор Бердник (Лос-Анджелес). Инфернальница.Рассказ. Борис Юдин (Нью-Йорк). Подарочек. Дела семейные.Рассказы.
Людмила Агеева (Германия). Юбилейный лытдыбр.Рассказ. Ирина Шиповская (Германия). Дрезденская вигилия.Эссе.

SnowFalling

Ирина ШИПОВСКАЯ

ДРЕЗДЕНСКАЯ ВИГИЛИЯ

Вигилиями называл самый фантастический писатель Германии – Э.-Т.-А. Гофман – главы известной своей сказки «Золотой горшок». В переводе они звучат как «ночные бдения». Эти записки я тоже назвала «вигилиями» – с той только разницей, что первую я писала в первый год нашего приезда в Дрезден, а сегодняшнюю – спустя 10 лет. Между ними – мои размышления о жизни вне родины и о себе.

Как раз в такие моменты почему-то возвращаешься к русской классике, к когда-то прочитанным и забытым шедеврам. Так вернулась я к «Невскому проспекту» Н.В. Гоголя. Всем известно, что эта повесть составляет часть «петербургских повестей» великого писателя, но не все помнят, что именно это произведение возглавило этот цикл и ранее, вместе с повестями «Нос» и «Шинель», появилась в сборнике «Арабески». «Невский проспект» был написан в 1833 году, а за 20 лет до этого вышел в свет сборник сказок немецкого писателя Э.-Т.-А. Гофмана «Фантазии в манере Калло», которые тоже первоначально задумывались писателем как «Арабески».

Главным произведением цикла Гофмана стала повесть «Золотой горшок», посвящённая злоключениям студента Ансельма и его возвышенной любви, благодаря которой он стал поэтом. Судьбу своего героя Гофман отождествляет со своей, ведь он начал свою карьеру как юрист, и уже потом раскрылись его дарования композитора, музыканта, живописца и писателя.

Вся жизнь Гофмана алогична. Родившись в Кёнигсберге, он меняет постоянно места жительства: это и Глогау, и Позен, и Варшава, и Берлин, и Бамберг, и Дрезден, и Лейпциг, то есть ведёт себя как настоящий «странствующий энтузиаст». И его вечная любовь к 13-летней девочке, которую к тому же срочно выдали замуж за респектабельного и приличного человека, создавала вокруг Гофмана совсем неблагоприятную ауру. Его вечные колкости, карикатуры и критика германского правительства времени войны с Наполеоном заставили отвернуться от него даже самых преданных друзей.

Но был среди них один, который не только понял и не осудил чудачества писателя, но напротив, всячески поощрял его поэтический дар, вплоть до того, что стал первым редактором и издателем его «Арабесок». Это был бамбергский житель, производитель марочных вин, которые он любил дегустировать в своём винном келлере с Гофманом (кстати, келлер сохранился до сих пор), владелец обширной публичной библиотеки, называемой им Leseinstitut, Карл Фридрих Кунц.

Именно он первым показал Гофману листы гравюр лотарингского художника XVII века Жака Калло, которым суждено было стать краеугольным камнем творческой манеры писателя. «Даже самое тривиальное в каждодневной жизни показывается в блеске некоей романтической оригинальности, так что это трогает человека, который склонен к фантастическому. ...Мог бы писатель или поэт извинить себя, сказав, это он работает в манере Калло? Ему являются образы обычной жизни в его духовном внутреннем мире, и он показывает их теперь в блеске того фантастического величия, которое воплотила в жизнь его фантазия», – писал Гофман об эстетической манере Калло в предисловии к своему сборнику. Все они о путешествующих по жизни «энтузиастах». Таким был сам Гофман и его друг Кунц.

Кто же они, эти энтузиасты, какие ассоциации вызывали они у немецкого читателя начала XIX века? Их отличает совершенно невообразимое поведение (кстати, этим словом клеймил Лютер, уже перешедший на сторону князей, бунтарей, выступавших против установленного порядка, восставших крестьян и народных проповедников). «Появление энтузиастов в приличном обществе всякий раз сопровождается скандалом или, по крайней мере, падением чего-нибудь тяжёлого. Они не входят, а стремительно врываются, энергично жестикулируют и регулярно испускают патетические вопли. Экспрессивность энтузиастов только подчёркивает их несовместимость с окружающим миром. Однако их появление приводит размеренную жизнь добропорядочных граждан в движение, подобно потоку свежего воздуха, ворвавшегося в наглухо запертую комнату», – пишет П. Левин, комментируя собрание сочинений Гофмана.

Таковы главные герои сказок немецкого писателя: «Буффонадное поведение энтузиастов открывает дорогу волшебству, предваряет появление в обычной жизни невероятных существ из параллельного мира, который на поверку оказывается лишь обратной стороной реальности. В этом особенность сказок Гофмана: действие происходит не «за тридевять земель» – волшебный мир рядом с читателем, нужно только уметь его увидеть. Поэтический мир имеет своё «зазеркалье», ночную (отсюда – «вигилии») сторону реальности, и поэтому герои его живут как бы двойной жизнью, в плоскости обыденного и иного мира».

Пересечение этих реальностей в «Золотом горшке», первой новелле из «Фантазий в манере Калло», создаёт сложный узор разных сценариев жизненного поведения героев. Гофман моделирует во всех отношениях счастливый финал: наивная поэтическая душа студента Ансельма (кстати, имя Ансельм соответствует по церковному календарю дню 18 марта дню рождения музы писателя, Юлии Марк) соединяется с возлюбленной Серпентиной в волшебной стране Атлантиде, а их «земные проекции» – регистратор Геебрандт и Вероника достигают благополучия в привычной реальности. Мечты героев исполняются, Гофман пишет, что сила желания Вероники вела её вовсе не к Ансельму, а к мечтаниям стать надворной советницей: «Несколько недель спустя госпожа надворная советница Геебрандт сидела действительно, как она себя прежде видела духовными очами, у окна в прекрасном доме на Новом рынке и, улыбаясь, смотрела на мимо ходящих щёголей, которые, лорнируя её, восклицали: «Что за божественная женщина надворная советница Геебрандт!»

Именно за эту авторскую иронию и за «чрезмерный» романтизм действительный тайный советник Гёте невзлюбил эту сказочную повесть. Когда он собирал книгу немецких романтиков для английского издания Томаса Карлейля (1827 года), он оставил повесть Гофмана без внимания. Так зло выразился он в своём дневнике о «Золотом горшке»: «Den goldenen Becher angefangen zu lesen. Bekam mir schlecht; ich verwünschte die goldenen Schlänglein»1.

Эта проблема балансирования между двумя мирами и страх впасть в чёрную меланхолию и душевную болезнь была знакома и русским художникам. Когда герой теряется в закоулках «тёмной стороны души», он становится, по выражению Белинского, «жертвой собственного воображения, игрушкой собственных призраков, мучеником несчастного темперамента, несчастного устройства мозга». Это цитата из статьи В.Г. Белинского «О русской повести и повестях Гоголя».

И тут снова выходит на сцену Н.В. Гоголь. В «Невском проспекте» он как будто пытается закодировать себя от надвигающегося безумия. Тема художника и поэта – это собственный мир Гоголя, и наиболее выражен он в «Невском проспекте» и в «Портрете», второй повести из «Арабесок». Писал он их одновременно, и в той и в другой ярко выражен дисбаланс между миром обыденным и плодами творческого воображения. Быт петербургской художественной молодёжи был хорошо знаком писателю. Он посещал Академию художеств, где занимался живописью и встречался с молодыми художниками в поездках по Италии. Он много работал над архитектурными зарисовками и портретами, и, надо сказать, был талантливым художником; он прекрасно разбирался в истории западноевропейского искусства и населил свои петербургские повести фантомами теней великих мастеров Возрождения. И, безусловно, он был знаком с немецкой культурой и с творчеством своего предшественника Э.-Т.-А. Гофмана.

Когда читаешь «Невский проспект», то сразу возникают логические параллели с «Золотым горшком». Захватывает читателя панорама Невского проспекта с гуляющей публикой, среди которой мчится за своей мечтой, за своей музой главный герой, сама динамика повествования, в которой действие периодически сменяется меланхолией сновидений (у Гофмана – вигилий), и конец – исчезновение (у Гоголя – смерть героя). Так же, как у Гофмана, находим мы в повести Гоголя две противоположные пары: «возвышенно-романтическую» – художник (Пискарёв) и его Муза, и приземлённо-обыденную – поручик Пирогов и «дама его сердца», жена ремесленника, дородная немка.

Страшная ирония «Невского проспекта» в том, что любовные пары не находят романтического успокоения. Если у Гофмана Ансельм и Серпентина, дочь архивариуса Линдгорста, переселяются в волшебную страну Атлантиду, то Пискарёв, отравленный опиумом, кончает жизнь самоубийством, а его Муза оказывается девушкой из дома терпимости. Вторая пара – Вероника и Геебрандт – у Гофмана счастливо празднуют свадьбу, тогда как у Гоголя во время первого свидания героев поручика Пирогова избивают и выталкивают взашей.

И вот тут возникает еще одна, самая главная параллель между двумя авторами. Когда Гоголь описывает быт немецких ремесленников в Петербурге, мы читаем: «Перед ним сидел Шиллер, – не тот Шиллер, который написал «Вилгельма Телля» и «Историю Тридцатилетней войны», но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, – не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера». Дальше следуют сцены воскресной попойки героев.

Перед представлением рукописи «Невского проспекта» в цензуру её по просьбе Гоголя просмотрел А.С. Пушкин, который писал автору: «Перечел с большим удовольствием; кажется, всё может быть пропущено. Секуцию жаль выпустить: она, мне кажется, необходима для полного эффекта вечерней мазурки. Авось Бог вынесет. С Богом!» Из письма Пушкина видно, что Гоголь особенно боялся за сцену, рисующую расправу пьяных немцев-ремесленников над поручиком Пироговым. А.С. Пушкин назвал «Невский проспект» «самым полным из его произведений». Позднее Ф.М. Достоевский особо отмечал эту «немецкую сцену» в произведении Гоголя.

Но мне кажется, Шиллер упомянут тут не как автор «Вильгельма Телля», а как автор «Пуншевой песни», известной русскому читателю в знаменитом переводе А.С. Пушкина. Сразу же возникает параллель с судьбоносным пуншем, который пили герои Гофмана, а сам автор писал 15 февраля 1814 года в своём дневнике: «Vollendung des Märchens mit Glück beim Punsch»2.

Мне не хватало последнего ключика в подтверждение моей теории о диалоге двух авторов в их главных произведениях. Ещё один знак должен быть подан, и вот я читаю: «Шиллер выпивал тогда две бутылки пива и одну бутылку тминной водки, которую, однако же, он всегда бранил. Пил он вовсе не так, как англичанин, который тотчас после обеда запирает дверь на крючок и нарезывается один. Напротив, он, как немец, пил всегда вдохновенно, или с сапожником Гофманом, или со столяром Кунцом, тоже немцем и большим пьяницею».

Кунц – вот последняя параллель между Гофманом и Гоголем! Ключик найден. Да это же тот самый Карл Фридрих Кунц, владелец винного кабачка и библиотеки, первый редактор и издатель Гофмана, его верный друг. Он настолько был увлечен пуншевыми вигилиями с друзьями, что его покинула жена с детьми. Но до сих пор в музее Гофмана в Бамберге хранится дверной молоток с его двери, отлитый в виде головы старухи, которая стала прообразом ведьмы в сказке Гофмана.

* * *

Волею судьбы ровно через двести лет после первого посещения Э.-Т.-А. Гофманом Дрездена приехала сюда и я с моей семьей. Мы поселились в доме у бывших Черных ворот города, где в старину производили казни, а в 1813 году дрезденцы встречали русские войска. Неподалеку отсюда, на Хольцхофгассе, жил Гофман. Первая глава «Золотого горшка» начинается так: «В день Вознесения, часов около трех пополудни, чрез Черные ворота в Дрездене стремительно шел молодой человек»… Когда вчитываешься в злоключения студента Ансельма, перед глазами встают не фантасмагорические образы автора, а реальные улицы Дрездена, цветущие деревья на берегах Эльбы, гуляющая праздничная публика в Линковых купальнях и у Козельского сада, грандиозный фейерверк над Цвингером и над Эльбой, а надо всем этим – торжественный гул колоколов в праздник Вознесения на Крестовой церкви.

_______________________________________________

Ирина Шиповская родилась в Москве, окончила факультет станковой графики Московского Художественного института имени В.И. Сурикова, с 1991 по 1998 работала художником в «Литературной газете». Участник выставок в России, Голландии, Франции, Германии. Живет в Дрездене.



1 Начал читать Золотой горшок. Мне стало дурно, я проклинал золотую змею. (нем).

2 Завершение сказки со счастьем при пунше (нем).

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.